Некоторые кресла фактически испорчены любительскими попытками реставрации: грубо украшенные подлокотники, неудачно подобранные при замене детали, укороченные ножки, придающие креслу неуклюжее положение. И еще кое-что странное в одном из переделанных кресел. Майкл включил свой диктофон: «К верхушке кресла добавлен металлический стержень с прикрепленными к нему кожаными ремнями. — Он протер кожу и наклонился, чтобы рассмотреть получше. — Кажется, это ремешок для подбородка. Другой ремень пошире прикреплен к сиденью. Я бы сказал, вроде ремня безопасности, но сделано неважно. Он слишком тугой, даже для ребенка».

Майкл постепенно пробирался по комнате, не пытаясь описать все подряд, но стараясь составить общее представление об этих вещах, выделяя все самое примечательное: «Английские напольные часы в черном лакированном корпусе, украшенном цветными портретами Георга Третьего и Джорджа Вашингтона. Идеально подходящие друг к другу высокий комод и туалетный столик на низких ножках с ящиками, ножки гнутые. Высокий комод начала восемнадцатого века. Испорчен, потому что одна из ножек в виде перевернутых чашек была утрачена и в какой-то момент заменена ножкой в виде трубы. Очень красивый индийский стул с фламандскими завитками и ножками…»

Он остановился, обнаружив, что перед ним — окно. С залива приполз тяжелый туман, который поднимался над деревьями, словно пышущая паром серая грязь, и теперь заполнял двор, чтобы окружить и изолировать «Морскую арфу». Весьма подходящая погода для такой работы, требующей полной погруженности и уединения. В этот вечер, накануне его одинокого обеда в честь Дня благодарения. Лишь совсем недавно Майклу вдруг пришло в голову, что антикварные вещи, которые он столь высоко ценил, не имеют никакого практического применения. Все эти фамильные ценности, семейные портреты и памятные реликвии. Созданные для того, чтобы ими пользовались в семье, чтобы отцы и матери передавали их по наследству детям и внукам. А он — из тех, кому некуда пойти в День благодарения. Как живая рыбка, запертая в аквариуме. Одержим мыслями о матерях и отцах, бабушках и дедушках, поколениях предков, которых — насколько ему известно — никогда и не было на свете.

Ему некуда приткнуться. Он навсегда — безродный мальчишка, который не может устроиться в жизни.

Майкл опустился на четвереньки и стал рыться в вековой пыли, подобно лесному кабану. Он все еще строил из себя профессионала. Разглядывал кусочки патины, признаки ветшания, следы от инструментов. Его пальцы нежно ощупывали древесные волокна в поисках следов, оставленных рубанком. Он ползал вокруг предметов мебели и под ними, выясняя детали их конструкций. Он непрестанно производил измерения, оценивая пропорции и размеры. «Диван в стиле Людовика Пятнадцатого с центральным украшением — резными фруктами и цветами с растительным орнаментом», — говорил он нараспев в диктофон, прижимаясь к нему губами, как певец, объясняющийся в любви своему микрофону.