— Он их купил, Джули. Заплатил.

— Пятьдесят центов за пирожные на десять долларов.

— Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? — возмутился Касс. — Я им мороженое продал. — Его лицо густо порозовело, так что даже щетина налилась краской.

Я ссутулилась, привалившись к холодильнику, и упрямо отводила взгляд:

— Слушай, Касс! Не мое это дело, но на что ты тратишь свои деньги…

— Заткнись! Заткнись, а? Что ты понимаешь? Они не нуждаются в мороженом. Они его любят! Вот почему я туда езжу. А вовсе не…

Он замолчал, со злостью включил и снова выключил радио.

Мы ехали молча. Темнело, дорога шла под уклон. Ночь, как темная вода, заполняла ущелья до краев. Я повернулась закрыть окно — хотелось отгородиться от остывшего воздуха и от самой ночи, но ручка была отломана. Блеснули первые звезды, деревья начали клониться под порывами ветра. Я потерла плечи и пожалела, что не взяла свитер. Касс молча пошарил под сиденьем и бросил мне грязную шерстяную рубашку. Я с благодарностью натянула ее и наклонилась его поцеловать.

— Я — твоя девушка? Ты им так сказал?

Он пожал плечами и переключил передачу. Вел машину, почти уткнувшись лицом в грязное стекло, поправлял очки на переносице, словно они могли помочь разглядеть в темноте «тоннель» между соснами и дрожащими осинами.

— Черт, — пробормотал он, — как темно!

Я кивнула, кутаясь в его рубашку и вглядываясь в ночь. Казалось, день содран, как кожура, и обнажилась темная, пульсирующая сердцевина гор, их ядро. Я высунула голову в окно и в алом свете хвостовых огней заметила лисицу, которая, подняв черную лапу, глядела нам вслед. Потом начался прямой участок, дорога шла ровно и походила на древко темноты в сердце земли. Над головой сплетались ветки; цветы скользили по ветровому стеклу, обдавая нас сонным ароматом. Касс вырубил мотор, и машина покатилась под уклон; фары высветили кролика, который не стал убегать, а смотрел на нас с обочины красными глазенками. Я зевнула и свесила руку за окно.

— Ядовитый плющ, — предупредил Касс, но и сам высунул в окно руку с сигаретой, и искры смешивались в полете с бражниками и златоглазками. С деревьев колокольчиками свисали большие белые цветы; я поймала одну кисть, затащила в окно, обломив ветку, и нас обдало пыльцой и росой.

— Смотри, — выдохнула я, вздрагивая от холодного душа. — Что это?

Касс с ученым видом поправил очки, затянулся.

— Лунный цвет, — объявил он.

— Правда? — Я запрокинула лицо и встряхнула ветку, снова брызнув росой на обожженные солнцем щеки. — Пахнут раем.

— Не-а. На самом деле я не знаю, как они называются. Белые… асфодели, лунный цвет… — он зевнул. — Но пахнут и правда…