— Ты видел Недди Гнатика? — спросила она.

— Где? — Уолли оглядел ресторан.

— Нет, на вернисаже.

— Не может быть!

— Он вёл себя так, словно в своё время укрыл меня и Ангел от грозы, а не выставил за порог в лютый мороз.

— Вы, художники, любите все драматизировать… или я забыл о сан-францисском буране 1965 года?

— Ты не можешь не помнить лыжников, скатывающихся по Ломбардной улице.

— О да, вспоминаю. Полярные медведи, пожирающие туристов на Юнион-сквер, стаи волков, выискивающих добычу в Пасифик-Хейтс.

Лицо Уолли Липскомба, длинное и узкое, как прежде, утратило грусть, свойственную владельцу похоронного бюро, которая ранее не сходила с него. Теперь он больше напоминал циркового клоуна, который мог рассмешить, изобразив печаль и широко улыбнувшись. Целестина видела тепло души там, где раньше царило душевное безразличие, ранимость — где прежде было укрытое броней сердце, доброту и мягкость, которые присутствовали всегда, но не в такой степени, как теперь. Она любила это узкое, длинное, домашнее лицо, любила мужчину, которому оно принадлежало.

Слишком многое говорило за то, что совместная жизнь у них не сложится. В этот век, когда расовые различия вроде бы не имели никакого значения, они с каждым годом играли всё более важную роль. Не стоило забывать и о разнице в возрасте: в свои пятьдесят он был на двадцать шесть лет старше её, мог быть ей отцом, на что наверняка бы намекнул её настоящий отец. Он получил прекрасное образование, многого добился в медицине, она же закончила только художественный колледж.

Но, каким бы длинным ни был перечень возражений, пришло время выразить словами чувства, которые они испытывали друг к другу, и решить, что же им с этим делать. Целестина знала, что глубиной, силой, страстью любовь Уолли к ней ни в чём не уступает её любви к нему. Возможно, сомневаясь в том, что он годится на роль желанного любовника, Уолли пытался скрыть истинную мощь своих чувств и полагал, что ему это удавалось, но на самом деле он буквально светился любовью. Его когда-то братские поцелуи в щёчку, прикосновения, восхищённые взгляды с течением времени становились более целомудренными и притом нежными. А уж когда он держал её за руку, как в этот вечер в галерее, чтобы выказать свою поддержку или для того, чтобы уберечь от возможных неприятностей на перекрёстке или в уличной толпе, милого Уолли переполняли томление и страсть, запомнившиеся Целестине со школы: они читались в восхищённых взглядах тринадцатилетних мальчишек, которые немели, не зная, как поступить в новой для себя ситуации. В последнее время трижды он находился на грани того, чтобы открыть свои чувства, которые, по его разумению, стали бы для неё сюрпризом, а то и шокировали бы, но всякий раз что-то мешало.