Мама оставалась с ним, потому что любила его. На протяжении всех последующих семнадцати лет перед тем, как она тоже умерла (от естественных причин, как все еще именуют эмфизему легких, возникшую в результате курения), она не приводила мне никаких других причин. Хотя, возможно, жалость к самой себе тоже держала мать в своих крепких путах, а еще – склонность к трагедии, к восхитительным, прелестным страданиям по поводу того, «что могло бы быть».

Что же касается нашего папаши, то несмотря на то, что он никогда так и не смог найти способ выразить и проявить свою любовь к нам – он был для этого слишком занят, слишком увлечен бегством от сборщиков долгов и стремлением поскорее получить аванс за всякие случайные работы, – особо жестоким он тоже не был. В нашей с братом жизни не было никаких подзатыльников, никакой порки ремнем, никаких засаживаний под замок. Вообще никаких наказаний, на самом деле никаких, кроме разве что его полного устранения из наших жизней. Отец всегда был не с нами. Его можно было сравнить с передвигающейся пустотой, занимающей место на стуле в гостиной и во главе стола в кухне, а также уложенной на пол в ванной, за квартиру с которой мы платили пару месяцев, пока нас не попросили съехать за то, что потом мы перестали за нее платить.

В те времена никто не называл депрессию болезнью. Никто вообще не называл это состояние депрессией. Про таких людей обычно говорили, что «у них нервы» или что они «зависят от перемен погоды», или что они гибнут «от разбитого сердца». Наш отец, который все еще таскал за собой несколько коробок книг, собранных им в ранние годы учебы и краткой карьеры в качестве школьного учителя, и поэтому считал себя человеком неоцененной учености, предпочитал термин меланхолия в те редкие моменты, когда об этом заговаривал. Свое пьянство он оправдывал тем, что, по его мнению, это был единственный известный ему способ держать свою меланхолию в приемлемых границах. А я никогда до сего момента не сознавал, что почерпнул это словечко именно у него.

Выйдя наружу, я обнаруживаю, что О’Брайен сидит на краешке террасы и болтает ногами, шевеля траву.

– Стало лучше? – спрашиваю я заботливо.

– Слишком много хочешь, – вздыхает она.

– Может, тебе лучше подождать в машине?

– Мне и здесь хорошо. Просто нужно немного прийти в себя, собрать мозги в кучку.

– Если я тебе понадоблюсь, кричи.

– А куда ты собрался? – Элейн поднимает на меня взгляд.

– Да просто пройтись вниз, к реке. Поглядеть, что там и как, – говорю я.

– Не ходи.

– Почему? Что-то не так?