– Тебе следует уходить, – говорит она. Голос – как серия хрипов.
– Никуда я не пойду. Тебя надо отвезти в больницу.
– Никаких больниц.
– Это совсем другой случай!
– Говорю тебе, я с этим не справлюсь, даже если ты будешь пытаться мне помочь.
Элейн делает вдох. При этом все порезы широко открываются, и кровь, пульсируя, бьет наружу. Я зажимаю их руками, но их слишком много. Тело моей подруги еще теплое, но в этом холодном воздухе быстро остывает.
Но она совершенно спокойна. Глаза закатились, превратились в узкую щелочку, она смотрит куда-то вдаль, над моей головой. Никаких следов страха, никаких признаков боли. Последний прилив адреналина. Финальное прозрение или видение, истинное или неверное.
– Я вижу ее, Дэвид, – произносит умирающая женщина.
– Видишь кого? – спрашиваю я, хотя уже знаю.
– Она… ждет тебя.
– Элейн…
– Она держится. Но это…
– Элейн! Не надо…
– Ей нужно, чтобы ты тоже верил.
Взгляд О’Брайен опускается, и она принимает меня в себя – так это можно описать точнее всего. Глаза моей подруги держат меня, словно она взяла меня на руки и прижала к себе, чтобы я слышал последние удары ее сердца. У нее больше нет сил поднять руку, не говоря уже о том, чтобы обнять меня, так что она делает это глазами. И улыбается гаснущей, уходящей улыбкой.
К тому моменту, когда я опускаюсь рядом с ней, она уже ушла.
Тихо. Не в том смысле, что перестали петь птицы или прекратил дуть ветер в знак понимания важности момента, но так, как было тихо все это время. Есть только река позади меня. Вода, бегущая по камням, шлепает, словно непрерывно аплодируя.
Я прислоняюсь к дверной раме рядом с О’Брайен. Небо – сборище облаков того вида, в котором можно разглядеть каких-нибудь животных или лица людей, хотя сейчас ни одно лицо мне не показывается. Такое ощущение, что теперь я должен что-то чувствовать, что-то ясное и понятное. Грусть, например. Или ярость. Но вместо этого только пустота, усталость, опустошенность.
А еще – понимание того, что тот, кто сделал это с Элейн, все еще здесь.