— Победой? — Орокин прищурился, выразив непонимание. — Ты о чём, Алан? Может, ты имеешь в виду миллионы загубленных жизней, положенных на алтарь империи, чьим фундаментом стала мифологизированная история?

— И это говорит тот, кто пристрелил Тиберия Предателя в его же кабинете… — усмехнулся Филипс. — Раньше ты не был таким сентиментальным…

— Дело не в сентиментальности. Мы все меняемся, Алан, — парировал Орокин, разглядывая слегка помятое лицо собеседника, — в том числе и ты. Я помню, какой ты был раньше, когда мы вместе служили под началом Мартина. Ты был весельчаком и весьма компанейским парнем, а любая солдатская попойка в нашем гарнизоне никогда не обходилась без твоего присутствия. Мы были неразлучными друзьями, сражаясь бок о бок в проклятых джунглях Южной Америки. Но уже потом, когда мы встретились с тобою в Сенате, будучи членами солдатского комитета, ты был весьма скрытен и недоверчив, хотя тогда я и не придал этому значения, считая это следствием тех двух лет, что ты провел в плену у местных партизан…

Филипс перестал ухмыляться и, запрокинув голову, посмотрел в потолок. Глубоко вздохнув, он промолвил:

— Дружба, Уэйн, весьма расплывчатая категория, накладывающая на субъектов дружбы взаимосвязанные ограничения и обязательства друг перед другом. Но, как показывает жизнь, — при этом Алан пододвинулся чуть ближе к столу и положил локти на его поверхность, — чем больше ты доверился человеку, тем больший у него соблазн тебя предать…

От Филипса не укрылся вопросительный взгляд Орокина, который, судя по всему, принял сказанное на свой счет.

— Когда я попал в плен к южноамериканским партизанам, — продолжил говорить Алан, разглядывая своё отражение на металлической поверхности стола, — судьба свела меня с Тарквинием Энквитом — таким же, как и я, невольником, сидевшим со мной в одной клетке, которая была подвешена на толстые цепи, свисающие с пальм. Ты помнишь, Уэйн, эти…

Филипс пощелкал пальцами, пока не отрыл в глубинах памяти название этого тропического дерева.

— …молалинтовая пальма, — качнул он головой, — точно… В сезон опыления, они воняли как куча трупов партизан, гниющих на обочине, привлекая стаи больших зеленых мух. Трупы хотя бы посыпали сухим хлором, но этот…

Сморщившись, Филипс выразил чувство брезгливости.

— …этот тошнотворный запах… Хотя, был в этом и плюс, так как запах цветущих пальм перебивал смрад собственного дерьма… — Филипс усмехнулся с лёгким оттенком злобы. — В плен мой сосед попал на первом месяце контрактной службы — мечтал о месте клерка в каком-нибудь захудалом правительственном учреждении, поэтому находил какой-то романтизм в своём положении, подшучивая над невзгодами, постигшими нас на этой войне… Всё говорил, что армия нас ищет…