Купол был весь покрыт кровью. Он мог видеть в кровавом месиве клочья волос, но ничего больше, слава Богу, он не мог видеть ничего больше и все равно ожидал, что его сейчас стошнит, потому что удары молотка продолжались, они слышались сквозь стекло, как и мелодия «Голубого Дуная». Однако молоток падал теперь не с игрушечным треском механического орудия, стучавшего по игрушечной механической головке. Это были сочные, мягкие удары настоящего молотка, сминавшего податливую, губчатую плоть. Врезавшегося в останки тела, которое когда-то было…
С отчаянным пронзительным воплем он отвернулся от часов, вытянув перед собой руки, заплетаясь в собственных деревянных ногах, умоляя их остановиться, забрать его самого, Дэнни, Уэнди, завладеть всем миром, но только остановиться, оставить ему последнюю каплю разума, последний лучик света…
Бальный зал был абсолютно пуст.
Стулья с паучьими ножками лежали перевернутыми на столах, покрытых защитной полиэтиленовой пленкой. Красный ковер с вкраплениями золотистых нитей снова укрывал танцпол, предохраняя полированную поверхность из дорогих сортов дерева. На эстраде для оркестра не было ничего, кроме разобранной микрофонной стойки и старой пыльной гитары без струн, небрежно прислоненной к стене. Холодный утренний свет – зимний свет – тускло пробивался через высокие окна.
У него все еще шла кругом голова, он чувствовал себя пьяным, но стоило ему взглянуть на каминную полку, как опьянение улетучилось. Там по-прежнему стояли статуэтки из слоновой кости и… часы. Через холодный полутемный холл он дошаркал до ресторана. Ступней зацепился за ножку стола и растянулся во весь рост, с шумом опрокинув стол набок. При этом больно ударился носом об пол, и началось кровотечение. Он поднялся, хлюпая кровью в носу и пытаясь утереть ее тыльной стороной ладони. Через зал ресторана прошел ко входу в «Колорадо-холл» и с такой силой распахнул дверцы в форме крыльев летучей мыши, что они с треском врезались в стены.
Здесь тоже не было ни души… однако бар полнился бутылками. Все-таки есть Бог на свете! Стекло и серебристые края этикеток мягко отсвечивали в полумраке.
Ему вспомнилось, как однажды (теперь уже очень давно) его рассердило, что за барными полками не было зеркал. А теперь он этому радовался. Была охота смотреть на очередного развязавшего алкаша! Расквашенный нос, выпростанная рубашка, растрепанные волосы, заросшие щетиной щеки.