И Джордж, сидя за столом перед раскрытой книгой, вдруг начал понимать, что если не прикроет лицо бабули, то вряд ли сможет претендовать на то, что «все сделал правильно», а стало быть, Бадди опять получает фору.
Он уже представлял, как сидит у костра в бойскаутском лагере перед отбоем и рассказывает ребятам страшную историю о смерти бабули. И ему даже начало казаться, что окно осветили фары маминого автомобиля – появление взрослых, пусть даже не ко времени и порой нежелательное, все же вселяет чувство уверенности и надежду на восстановление справедливости и порядка, – как вдруг откуда-то из темноты, где смутно маячили фигуры, донесся голос, его сопровождал треск лопнувшей в костре сосновой ветки. То был голос Бадди. Брат прятался в тени и говорил:
Джордж встал и напомнил себе, что бабуле все равно
Он прошептал еле слышно:
– Прекрати, слышишь? Перестань сию же…
Он весь подобрался, словно готовясь к прыжку. Он пойдет туда, накроет покрывалом ее лицо и выбьет тем самым последнюю опору из-под ног Бадди. Он вполне в состоянии проделать несколько несложных ритуальных действий, должных сопутствовать смерти. Он закроет ее лицо, а затем – его собственное лицо так и озарилось при мысли о символичности следующего шага, – затем выбросит неиспользованный пакетик чая и уберет ее чашку. Да. Именно! Вот так!
Он двинулся к двери, усилием воли заставляя себя делать каждый следующий шаг. Комната бабули была погружена во тьму, тело смутным холмом вырисовывалось на постели, и он начал судорожно шарить по стене в поисках выключателя. Казалось, на то, чтобы найти его, понадобилась вечность. Он щелкнул выключателем, и комнату затопил желтоватый свет, падающий из стеклянного светильника под потолком.