— Спасибо. Я читала все ваши книги…

— Спасибо. Это лучший комплимент автору.

Девушка отбросила челку.

— Мне не все понравились.

— Мне тоже, — сказал Давыдов, улыбаясь.

Зал немного расслабился и даже рассмеялся негромко.

— Когда вы пишете о политике, об Украине — это живое. Это — сейчас. Это нужно, я понимаю. Скажите, господин Давыдов, учитывая то, что у нас сейчас за окнами… для кого ваш роман об Ироде? Кому это может быть интересно?

Давыдов ждал подобного вопроса, но не в первую минуту. Он был готов отвечать, но зал не был готов услышать ответ. Но нужно было что-то говорить. Сейчас.

— Вам, — сказал Давыдов. — Вот ему…

Он нашел взглядом парня в форме АТОшника, стоявшего в углу. Глаза у вояки были хорошие, умные, Денис легко узнавал людей, которые хотят и умеют учиться.

— Я уж не говорю о своем друге Новицком, — добавил Давыдов. — Издатели — они скряги по сути и копейки не потратят на то, что нельзя продать.

Новицкий оторвался от экрана и сделал лицом книксен.

— Видите ли, Оля… — Давыдов попытался уловить, пробежит ли по залу от этой косплейной фразы легкий смешок, но снаружи так яростно орали «Ганьба!», что расслышать нюансы не удалось. — Для того, чтобы правильно понять мой откровенный ответ на ваш весьма уместный вопрос, надо предварительно решить для себя — а изменились ли люди за последние 2000 лет настолько, что история Ирода стала неактуальной? Мы стали другими или остались прежними? Мы по-другому любим? По-другому ненавидим? Мы стали меньше предавать? Разлюбили власть? Убийство стало для нас табу? Что, собственно, изменилось, кроме численности и способов массового убийства?

— А как же технический прогресс? — спросил кто-то из зала.

— Меня это тоже весьма огорчает, — развел руками Давыдов, — но на человеческой природе прогресс не сказался никак. Мы по-прежнему самая опасная и жесткая разновидность человекообразных обезьян. Что еще?

— Нравственность, — сказала женщина с выражением обиженной невинности на лице.

Она сидела за небольшим столиком у самой стены и несла свою обиду на окружающий мир, как атлет несет факел с олимпийским огнем: с гордостью и чтоб все видели.

— И снова вынужден вас разочаровать, — Денис вежливо улыбнулся, чтобы не усугублять душевные раны дамы. — Нравственные императивы нашего общества христианские, тут даже большевики ничего не смогли изменить. Но откуда христиане взяли заповеди, по которым должно жить общество? Все эти «не убий», «не возжелай», «не прелюбодействуй»?

— Ветхий Завет! — отозвался тот же голос из зала и на этот раз Давыдов успел заметить говорившего — мужчина лет сорока — сорока пяти, со смутно знакомым лицом и большими залысинами у висков.