В общем, пока Карина, Новицкий, Давыдов-младший и Илья вели светскую беседу, Денис дописывал тринадцатую главу. «Гольфстрим» летел над северной Польшей, где-то внизу лежал у стылого моря замерзший каменный Гданьск, и ноябрьский сырой ветер трепал и перекатывал песчаные дюны обезлюдевшего Сопота.

— Ты как?

Карина присела к нему на подлокотник.

— Уф… Пальцы болят.

Он пошевелил кистями, встряхнул ими, как пианист, готовящийся к сложному упражнению.

— Много еще?

— Не знаю. Все происходит быстрее, чем я пишу. Мне нужно догнать и перегнать.

— И все пойдет по-твоему? Все кончится хорошо?

— Не знаю.

Давыдов вздохнул:

— Если бы кто-то рассказал тебе, Карина, все, что с нами произошло за последние три недели, ты бы поверила?

Она покачала головой.

— Вот и я о том же. То, что происходит с нами, невероятно. То, что происходит с нашим миром, — чудовищно и невероятно. Я склонен верить теории про параллели.

— Еще бы ты не верил, — сказал Кирилл Денису. — Тебя разве что физиономией не ткнули. Я существую, Денис. Параллели существуют. Спроси Карину, что сейчас делает Кира? Она, кстати, тоже существует.

— Что сейчас делает Кира? — спросил Давыдов.

— Смеется.

— Ну а мне не смешно. Мир, существование которого зависит от того, что напишет в романе беллетрист преклонного возраста, — вовсе не смешной. Я не демиург, девочка моя. Все это напоминает дешевый символизм. Мир холода и мир огня. Вечная битва света и тьмы. Я читал такое тысячу раз и еще тысячу раз прочту: все книги в мире об этом.

— Кира спрашивает, — сказала Карина, — кто свет, а кто тьма? В этой истории?

— Свет — всегда тот, кто победил, — с грустью произнес Давыдов. — Не важно, хороший он или плохой. Добро всегда побеждает зло. А если побеждает зло, то его считают добром. Не сразу, но если чуть-чуть подождать…

— А что делать, если нет ни добра, ни зла?