Ради великой цели предстояли великие жертвы, но в конце ждала великая слава. И к ней надо было идти хитростью, накапливая силы, и напролом, когда силы уже накоплены.

Гитлер надеялся в ближайшие годы избежать войны с Англией и Америкой, ибо часть их населения, особенно в Англии, относилась к лучшим образцам арийской расы, и обрушить первый удар на Восток с двумя целями — сокрушить еврейский коммунизм, ограничить и по мере сил привести к ничтожеству грязных славян, а затем пробить путь в Тибет, в Индию, где ждала истинная мудрость древних магов. Но все это могло случиться только после того, как Третий рейх станет достаточно сильным, чтобы сокрушить Сталина, скорпиона, почти наверняка не лишенного доли еврейской крови, как то было и с их первым вождем — Лениным и всеми уничтоженными скорпионом вождями первого поколения. Гитлер понимал Сталина, видел даже порой аналогии в их политике и учитывал, так как считал себя, в отличие от Сталина, человеком гуманным и мудрым, его ошибки и слабости, чтобы их не повторять. В свое время французская революция погубила себя тем, что якобинцы перебили друг друга. То же пытается сделать Сталин. Гитлер уже помог ему, использовав патологическую подозрительность и трусость предводителя русской коммунистической банды, сожрать собственных генералов и маршалов. Но это лишь первый ход в игре.

Сейчас, после успеха в Мюнхене, после аншлюса Австрии и присоединения Чехословакии и Мемеля, наступает пора решительных мер.

Весной 1939 года Гитлер уже знал, что следующим шагом на его пути станет еврейско-славянская Польша, ненавистная еще с Первой мировой, унизившая Германию, отобрав с помощью Франции ее исконные восточные земли. Польша нужна не сама по себе. Польша — это лишь плацдарм для покорения России. Хотя надо будет любой ценой добиться на этом этапе благожелательного нейтралитета Сталина. И Гитлер верил в то, что ему снова удастся обвести вокруг пальца этого кавказского бандита, неспособного подняться над сегодняшней выгодой и сегодняшними страхами. Он же рожден восточным базаром — ему надо показать пачку денег, и тогда все вино — ваше.

Так Гитлер сказал как-то близкой ему женщине, Еве Браун, хотя и не имел обыкновения обсуждать с ней политические проблемы. Но тогда понравилась собственная мысль, и надо было выразить ее вслух, чтобы понять, как она звучит. Ева в тот момент вязала, она была во всем покорна фюреру, она бросила сцену и кино, как только Гитлер приблизил ее к себе, и эта тихая, светлая улыбка, с которой она неизменно встречала своего повелителя, это спокойное стремление к домашнему уюту и видимое равнодушие к светской жизни, с одной стороны, радовали Гитлера, с другой — раздражали. Он не мог себя понять, оттого сердился. На самом деле он продолжал любить Гели Раубал, упрямую, страстную, может, даже неверную ему племянницу, которая закатывала скандалы фюреру, шедшему тогда к власти, если он не пускал ее в Вену, где она брала уроки оперного пения. Он сделал Гели предложение. Он готов был на все, чтобы подчинить ее себе хотя бы с помощью супружеских законов, непокорную и отчаянную Гели. Она была еще юной девушкой, он — сорокалетним и уже могущественным лидером национал-социалистов. Она покончила с собой после того, как Гитлер перед свадьбой категорически запретил ей возвратиться к своим музыкальным занятиям в Вене. Она посмела покончить с собой без его разрешения для того, чтобы сломить его, наказать, унизить перед всем миром! Но не подчинилась. Гитлер даже не смог быть на ее похоронах — его кузина, мать Гели, увезла тело в Австрию, а Гитлера, как радикального политика, в Австрию тогда не пускали. И в тридцать восьмом году, присоединив Австрию к империи, он специально распорядился о примерном наказании всех тех полицейских и правительственных чиновников, которые санкционировали, подписывали и исполняли запрет на его поездку.