Андрей слышал эти слова, но не понимал их — он же был назначен хозяином этого нежного и даже в лагере, в грязи, не ставшего грязным существа… Андрей повернулся так, чтобы Альбина оказалась под ним.

— Вы меня хотите изнасиловать? — спросила Альбина, отвернув голову и сжимая ноги, чтобы Андрей не мог овладеть ею.

Шаги сверху прекратились, будто Айно слышал. Потом возобновились.

«Странно, — подумал Андрей, — почему я слышу эти шаги, ведь я ничего не должен слышать. Я же люблю эту женщину, и, кроме нас, никого не осталось на свете».

— Но я вам нравлюсь, правда? — шептал он, стараясь раздвинуть ноги Альбины.

— Да, конечно, вы очень милый… Погодите, мне надо уйти, на минутку, мне надо вниз, понимаете? Мне надо в туалет.

— О господи! — вырвалось у Андрея. Он был цивилизованным человеком, он не мог игнорировать просьбу женщины, но в этом было нечто, уничтожающее страсть.

Он с трудом заставил себя отодвинуться и сказал:

— Я жду, скорее.

Альбина не ответила. Она отходила к двери, оправляя платье под расстегнутой шубкой.

Андрей сел на войлоке. Его колотило. Но не от холода.

— Скорее же, — сказал он.

— Простите, Андрей, — сказала Альбина. — Вы такой молоденький, вы еще совсем мальчик.

Она повернулась и исчезла в черном проеме двери. Андрей не сразу понял, что ее последние слова — прощание. Но тут он услышал — шаги наверху снова замерли. Айно слушает.

Из темноты, с лестницы донесся тихий голос Альбины:

— Айно ждет меня, простите, Андрей, но я должна пойти к нему… Я так хочу…

— Что?

Каблуки башмаков Альбины быстро затопали по лестнице, и слышно было, как Айно пошел к двери. Как он встретил Альбину. Их голоса зазвучали неразборчиво, как во сне.

Андрей вскочил. Он побежал к двери. Остановился в поисках какого-то оружия. Он должен был испугать этого Айно, заставить его отдать чужую жену…

Уже дотронувшись до косяка двери, он понял, что никуда не побежит. Никого не будет бить и не будет битым… Возбуждение, владевшее им, проходило быстро, может, потому, что стало очень холодно, а может, и оттого, что само это возбуждение было истеричным и преходящим, сродни возбуждению кобеля.