Как только «Ханна» остановилась, легонько уткнувшись поплавками в мель, Фишер открыл люк гидроплана. Он обернулся к взрыву и снял кружение гигантских облаков и превращение атомного гриба в тучу, которая родила дождь и понесла его на восток…

— Это был ад, — сказал убежденно Юрген, опустив голову в шлеме на штурвал. Он был без сил.

— Пожалуй, мой друг, мы выполнили задание, и нам есть с чем вернуться за Рыцарскими крестами, — сказал Васильев.

— Тебе не достанется, мой друг, — сказал Фишер, не переставая снимать атомное бедствие. — Ты иностранец, притом плохих кровей.

— Вот иностранцы, таких же, как я, плохих кровей, сделали бомбу, до которой не додумались самые арийцы из арийцев. Допускаю, — к Васильеву вернулась способность к иронии, порой спасавшая, но чаще губившая его, — что среди них были евреи.

Видно, нарком НКВД успел зажмуриться, но все равно его ослепило. Хуже было с Френкелем — тот так и не надел очки, не посмел сделать это раньше Ежова. Он сидел на холодном бетоне крыши, раскачивался и стонал.

Один из фотографов тоже временно ослеп, но другой, Хазин — еврейское счастье! — в тот момент менял пленку, отвернувшись от взрыва, — нашел время, идиот! Зато сейчас он оголтело щелкал аппаратом, стараясь заснять и шар на истончающейся ножке, и общий вид погибшего города.

Все эти детали события Матя увидел сразу, но осознал лишь потом, когда миновало наслаждение свершением. Он победил! Он победил в тот момент, когда на вышке вспыхнула ослепительная искра. И он единственный в мире владеет в полной мере не только секретом нового абсолютного оружия, но и пониманием того, что это означает для человечества, которое никогда уже не станет таким же, как прежде. 5 апреля 1939 года был произведен первый в мире взрыв атомной бомбы…

А это означает, что на Земле наступает эра всеобщего мира, потому что после того, как человечество убедится в том, что абсолютное оружие, а значит, и гибель всего живого на Земле — печальная возможность, оно будет вынуждено отказаться от войн, ибо за любым ударом последует удар ответный. «Впрочем, какого черта я лезу в будущее? Сегодня я победитель, а завтра они попытаются меня судить и отнять у меня славу… Теперь они все мне опасны — и Алмазов, и Френкель, и Вревский, и, уж конечно, сам Ежов».

— Доктора, черт побери! — стонал Ежов, и только сейчас Шавло услышал этот голос, может быть, потому, что стихли последние раскаты вселенской грозы. — Я ослеп! Доктора!

«Не надо было выдрючиваться», — мысленно сказал Шавло.

Вревский, снявший очки, и Алмазов, все еще в очках, уже склонились к наркому. Френкель сидел, тер глаза и стонал.