«Дорогой Юрий Сидорович!

Я уехал в Моши. Вернусь к одиннадцати. Попытайтесь дозвониться до Володи. Если Володя приедет без меня, он знает, что делать. Будьте дома к одиннадцати. Надо будет вытащить аппаратуру, важно, чтобы приборы работали непрерывно. Кофе в термосе.

Я читал записку, поднеся ее к самым глазам. Без очков я почти инвалид. Как грустно, что все так неладно получается. Я долго разыскивал мой самодельный монокль. Потом догадался поглядеть на часы.

Было без двадцати одиннадцать.

Меня охватил горький стыд. Оказалось, я постыдно, преступно проспал все утро, а мои товарищи трудились. Я бездельничал в часы, когда должен был метаться по улицам с фотоаппаратом, записной книжкой, наконец, просто смотреть, впитывать, запоминать это неповторимое, уникальное событие — драму и скрытый оптимизм титанической борьбы мысли со стихией.

Меня охватило почти неодолимое желание, несмотря на свой недостаточный туалет и раскрашенное лицо, бежать на улицу, чтобы ничего не пропустить, но я понимал, что это невозможно. Я нужен здесь.

Я отвинтил крышку термоса, налил кофе и начал дозваниваться на остров. Безрезультатно.

Это, разумеется, меня встревожило. Мне хотелось бы уверить себя, что Ли возвращается в Танги, но в это я не верил. Теперь, когда срок землетрясения точно установлен и участие молодого человека в последующих событиях будет лишь пассивным, он может позволить чувствам овладеть собой, взять верх над долгом… Это привело бы к нежелательным последствиям. Но вправе ли я, даже сознавая это, осуждать возможные поступки Владимира Кимовича?

Эту моральную проблему я решить не смог…

Отар Давидович не вернулся ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Я старался не терять времени даром. Я убедил охрану вынести из дома вещи Васунчоков и даже частично снять железную крышу. Следует сказать, что это занятие не из легких. Несмотря на то что солдаты меня не допустили к непосредственному сниманию железных листов, я принимал участие в разборке дома, подхватывая и складывая в стопку снятые железные листы, и к моим ранам прибавились новые — все руки были изрезаны в кровь, и, что хуже всего, в двух местах порвались новые брюки Отара Давидовича.

Лишь когда солдаты, уморившись, спустились с крыши и отправились умываться, я позволил себе обмотать правую руку носовым платком, чтобы не испачкать трубку телефона. Я уже несколько раз пытался дозвониться до острова. Каждая проезжавшая машина казалась мне машиной Володи, но мои надежды рушились, не успев окрепнуть.

Отар Давидович вернулся в половине первого. Он сразу спросил: