— Хорошо. Не будем больше ссориться. — Токуда поднялся. — Через два часа заходите ко мне. Мы навестим Сумико, она тоже очень соскучилась по вас. — Он направился к двери. — Вы напоминаете ей о сыне. Но это не тяжкие, а хорошие воспоминания. Итак, я жду вас, до свидания. — Он вышел.

***

***

Сумико лежала на двух положенных один на другой татами, укрытая до груди стеганым атласным малинового цвета одеялом, поверх которого вытянулись вдоль тела обнаженные по локоть, тонкие, как у девочки–подростка, почти прозрачные руки. В комнате было жарко, от котацу — жаровни с электроподогревом — струилось тепло. В углу у псевдоокна самисэн, чем–то отдаленно напоминающий среднеазиатскую трехструнную домру.

На низеньком столике в беспорядке, словно только что прервали игру, были расставлены го — японские шашки. Ело уловимый аромат духов перебивался запахом лекарств и каким–то еще терпким и горьковатым запахом — так обычно пахнет осенью в степи, когда жгут подсохший курай. На тумбочке у изголовья Бахусов увидел фигурку бога Хатэя, которая раньше стояла в кабинете Токуды.

— Не принес он мне в мешке жизнь, — заметив, куда смотрит Алексей, тихо произнесла женщина.

Она сильно похудела, бескровные губы запеклись, щеки запали, под затуманенными глазами лежали глубокие голубовато–зеленые тени. Распущенные волосы густыми волнами разметались по подушке, длинными поблескивающими прядями в них проступила седина.

Движением глаз она пригласила его сесть. Бахусов опустился на дзабутон — подушку для сидения.

— Токуда–сан сообщил, что вам лучше, — сказал он, — и позволил вас навестить. Как вы себя чувствуете?

— Да, мне полегчало. Но не стоит себя обманывать — это не надолго. Сегодня я видела во сне моего маленького сына — он умер двухлетним, только–только начав говорить. Он протягивал ручонки, плакал и звал меня, и, как ни странно, почему–то не по–японски, а по–русски. По нашим поверьям, мне осталось жить всего три дня. — Она замолчала и опустила веки.

— Не надо, Сумико–сан. Вы знаете, я атеист и не верю в бога, а тем более в разные предчувствия и суеверия. Вы обязательно поправитесь.

Алексей покраснел и запнулся, чувствуя, что говорит совершенно не то и слова утешения звучат фальшиво. В горле у него запершило, страстно захотелось уткнуться лицом в плечо этой ставшей для него близкой и дорогой женщины. Он осторожно взял ее руку в свои ладони. Рука была легкая, как былинка, вялая, влажная и горячая.

— Когда он родился, меня переполняла радость, — не обращая внимания на его замешательство, продолжала Сумико. — Я твердо решила: когда он вырастет, станет взрослым и сильным, то обязательно покинет остров, уйдет в большую и светлую жизнь и найдет там свое счастье. Я лелеяла надежду воспитать его благородным и храбрым, но не смогла, не успела это сделать. Он умер, когда там, — она открыла глаза и посмотрела куда–то вверх, — вовсю завывали эти противные, леденящие душу ветры, бушевала война в Корее и опять одни люди убивали других. Я знаю, что такое война, и почти наяву видела и ощущала, как горят города, в огне мечутся обезумевшие от горя матери в поисках своих детей. И я подумала: может быть, и лучше, что он таким безгрешным и чистым ушел из жизни.