Поднял глаза. Инга перестала расчесывать волосы и смотрела на меня. Потом часто-часто заморгала, разлепила запекшиеся губы и по слогам сказала:

— Сер-гей…

Двое суток я почти не открываю глаза. Часто к нам подходит Старец и надолго садится рядом с Ингой. И каждый раз рука ее вздрагивает в моей. Если я не отвожу взгляд, то вижу, как страшно мертвеет ее лицо в такие бесконечные минуты. И каждый раз после этого рядом со мной просыпается новая Инга. Теперь она уже почти такая же, как прежде, до нашей проклятой поездки в пески. Это пугает меня. Невозможно постигнуть таинство этого постепенного оживания, невозможно забыть и простить ей тех двух похорон, которые выжгли во мне живую душу. Но самое страшное — она тормошит меня, пытаясь вызвать на разговор.

— Сергей, что с тобой, ты болен? Сидишь с закрытыми глазами, нахохлился, как сыч, и молчишь. Или ты меня разлюбил?

— Конечно нет, — отвечаю я ей устало, — у меня просто болит голова.

— Нет, Сережка, причина в другом! Ты меня не обманывай! Если тебе не хочется меня видеть, зачем так вцепился в мою руку? Отпусти, я пить хочу.

Помню, с каким трудом я разжал онемевшие пальцы, а потом смотрел, как она, потирая запястье, идет к стене, погружается в нее наполовину и вынимает оттуда нефритовую чашу. Инга закидывает голову и пьет. Я вижу, как из уголка ее губ срывается и катится вниз к ключице большая светлая капля. Инга отдает чашу мне. Но я ставлю ее на скамью, отхожу и встаю в дверях. Смотрю на опостылевшие пески. Хочется бежать отсюда, бросив все: Хижину, Старца, Ингу. Бежать до тех пор, пока не свалит тебя солнце на раскаленный бархан. А потом вжаться в него виском и слушать визг ветра.

Инга подошла неслышно и обняла мои плечи. Я отшатнулся, вырвался, закричал.

— Псих! — обиженно сказала она, демонстративно фыркнула и прошла мимо меня под скалу. Стянула через голову клетчатую ковбойку и разлеглась в тенечке.

А я вернулся в Хижину. Интересно было бы посмотреть, что там за стена такая странная. Подошел, ткнул ладонью — провалилась. Сунул голову сквозь густую занавесь вертикальных нитей, вошел.

Там был обширный зал. Он просто-напросто не мог бы поместиться в кольце живых стен. Но, тем не менее, это была Хижина. Здесь живыми были только три стены. Четвертая была соткана из мрака. Я пошарил рукой по ее холодной бестелесной глади, и она растворилась.

Передо мной снова была пустыня.

Пески лежали на многие километры вширь и вглубь до самого горизонта. А там, на грани песка и неба, стоял Город. От Города ко мне шел Старец. Он был далеко, но уже видно было, как стелется по ветру его седая борода.