Светлана тоже не двигалась. Даже, кажется, не дышала. Потом тихо:

— Ва-а-ась… Ты же сам говорил: вариантный мир. Это одно и то же, просто вариант. И запах такой же, и природа, Вась… А люди здесь лучше… Правда?

Он встал, держа ее на руках. Он понял, что к чему. Он вспомнил, что никак не мог найти для Светки обозначения.

Он вспомнил, что никак не мог найти для нее обозначения, когда она вот так открывалась. Независимая, свободная — все не то. Обозначение для нее нашлось, наконец. Она была — равная. Не снизу на него смотрела. И даже больше: он понял, что она ведь никогда и ни на кого не смотрела снизу. Это чувствовали и гнали, втаптывали ее, пока не втоптали в Кешкину избушку. А дальше она пошла сама. В пещеру. И от того места, где догнала Скидана, тогда еще Краснова, она вела и утащила его за собой. Притворялась, что смотрит снизу, а он, слабак, позволял ей это, потому что так ему было удобнее… А теперь она остается, а его отправляет дальше, одного, и ему страшно. Да как ловко отправляет: притворяется, будто не хочет отпустить! Что ж, пусть. Раз ей так лучше, Скидан притворится, будто ничего не понял, и пойдет дальше один. То есть, это она пойдет дальше одна, а он просто вернется. Но ведь ТАМ ему не дадут стоять, там он должен будет — вперед… Они не встретятся больше, но утешением будет то, что, выйдя из пещеры ТАМ, он снова двинется вперед, пусть даже следом за Светкой… Но сам… Нет, не то что-то. И не надо усложнять. Он пойдет и…

— Светочка, — он бережно отнес ее к постели, — я только до твоей избушки и сразу назад. Про вариантные миры говорили пришельцы. У них такого нет. Может быть, их надо сводить… Я только туда и — назад. Может быть, немного провожу ребят — и сразу назад.

Он положил ее, обмякшую, на разоренную постель и попятился к двери.

— Ты мне веришь? Я теперь управлюсь дня за три…

Она, брошенная, смотрела исподлобья, закусив губу, и молча медленно кивала…

Он мчался во втором вагоне к тоннелю, бежал к нему от платформы, без сожаления оглянулся на приветливый, но не принятый мир и бросился во тьму, отмечая по следам, что Иван с Гансом уже там.

Он не догнал их в тоннеле. А на выходе, среди угольков, оставшихся от Кешкиной избушки, его накрыло чем-то непонятным. Все вокруг лопнуло — и небо, и скалы, и сам Василий, кажется, лопнул… А когда пришел в себя, была знакомая одиночка лагеря "Ближнего", боль во всем теле, вата в голове, кровь на языке, белые мошки перед глазами, а среди мошек — этот следователь, который скоро вернется.

"Со следователем почти ясно, — подумал Василий. — Либо он хочет сильно отличиться и сделать на мне карьеру как на шпионе, либо он очень любит покой, и тогда…"