…Воет бур, уничтожая берлинский Кино-Паласт; через пару дней тут будет грандиозный котлован, в него установят опоры «Нового Эвереста», нальют озеро эластичного цемента. Но пока что все здесь — обнаженный наполовину тряпичный экран, уставшая бронзовая люстра, осколки хрусталя на покореженном паркете, стоп-кадр Тосканы и бутылка «Картеля» на нас двоих.

Качаю головой:

— Они тебя найдут. Будет трибунал. Ты не убежишь от них, Базиль. Они тебя не отпустят. Женщина… На это они еще могут закрыть глаза. Раз, другой… Но дезертирство…

— Ты ноешь, — отвечает он мне. — Давай поровну допьем, тут всего ничего осталось.

И мы осушаем черную бутылку. Я уже не чувствую вкуса.

— В Кодексе сказано, что служба в Фаланге — дело добровольное. Каждый имеет право…

— Работа у якудза — дело добровольное! Ты слышал, чтобы хоть кто-то уходил со службы?! Я не поеду. Нет. Я не поеду.

Базиль пьяно вздыхает:

— Значит, придется мне одному рискнуть, раз ты зассал.

— При чем тут «зассал»?! А?! При чем тут это?! Что я буду там делать, в твоем Панаме?! Тут у меня работа, дело, смысл! Карьера идет!

— Карьера! — хмыкает он.

— Да, карьера! Я, между прочим, зам звеньевого!

— Еще сто лет — и станешь звеньевым! И вместо куба два на два на два у тебя будет куб три на три на три!

— Почему это еще через сто?!

— Слушай, парень… Мне кажется, ты все это слишком всерьез воспринимаешь. Слишком веришь во все это.

— Что? Что — это?!

— Все! Бессмертных, Фалангу, Партию… — Он, не удержавшись, рыгает. Меня это оскорбляет.

— Если бы не Партия, перенаселение бы… Фаланга — единственный ее оплот. Все общество, вся идея вечной молодости… — Белый шум перекрывает мои мысли.

— Я же говорю, не надо к этому так серьезно относиться! Вечная молодость, перенаселение, вся эта пурга. Знаешь, система стоит, пока все в нее верят. Они больше всего боятся, что люди задумаются.

— Не о чем тут думать! Впервые за всю историю! Человечества! У нас есть вечная молодость!