— Тебе-то на хрена вечная молодость?

— Это благо!

— Это бла-бла-благо. Хочешь трудиться акушером всю жизнь? Достойная мужика работенка: бабам аборты делать. Мечта, а не работа!

— Это не работа, а служба. Мы служим обществу. Служим!

— Объездить мир. Воевать за латинских повстанцев, угнать одномоторный гидроплан, груженный оружием, вместе с единственной дочкой какого-нибудь диктатора, влюбиться в нее, бросить все и жить на острове в Тихом океане, где слыхом не слыхивали о перенаселении. Или осваивать вместе с китайскими чистильщиками радиоактивные джунгли Индии, отстреливать саблезубых тигров и спускать все свои сумасшедшие заработки на простую девчонку из Макао, которой врешь, что ты — иностранный принц! Или…

— Ты о чем вообще?

— У меня еще есть десятка три сценариев того, как тратить нашу молодость. Мы побыли уже акушерами, парень, может, хватит? Или тебе тут все на самом деле нравится? Как остальным ребятам?

— При чем тут — нравится или не нравится? У нас есть миссия!

— Да ну, брось! И какая?

— Мы защищаем право людей на вечную жизнь!

— Точно. Все время забываю. Отличная миссия.

Он берет бутылку и зашвыривает ее в глубину зала; чуть промахивается мимо упавшей люстры.

— Не понимаю, — Я сплевываю на пол. — Ради чего всем рисковать?! Жизнью ради чего рисковать?! Ради какой-то бабы! Ради клоунессы! Ради воздушной гимнастки?!

— Да потому что воздушные гимнастки вообще единственный смысл этой жизни! Какая без них жизнь — так, существование. Как у гриба или у инфузории какой-нибудь. Все остальные, парень, — от мухи до кита — только любовью и живут. Поиском и борьбой.

— Борьбой?

— Любовь, парень, — это борьба. Борьба двух созданий за то, чтобы стать одним!

— Ты пьян.

— Это ты пьян. Я как стекло.

— Я не хочу бороться. Я не хочу быть одним целым с другим созданием. Шеей своей ради этого рисковать?! Хера!

Базиль смотрит на меня сочувственно, треплет по плечу — и ставит диагноз: