Где мой рюкзак?! Где моя маска?! Шатаюсь, пьяный; эхо скачет по пещерам — далекие голоса; идет подкрепление. А вот же… Вот же, за спиной. В рюкзаке. Напяливаю ее криво, бреду к воротам, нахожу замки…

Не вспоминаю ли я тогда о Радже, о Девендре, о Соне, о Фалаке, о Марго, о Джеймсе? Нет. Вспоминаю зато, как выколупывали из пластмассовой броньки полицейских, которые притащились сюда за этим лощеным панамским кретином. Как мне не поверила Аннели. Как показывали по всем каналам синих вспухших висельников из звена Педро. Как Фаланга — мы все — проглотила это тогда. Как она ушла к лживому пуделю, любителю телекамер.

— Свои! Свои!

Так я впускаю Бессмертных в Барселону.

Открываю — и сажусь наземь. Им не видно этого под Аполлоном — но я улыбаюсь.

Шрейер отпускал меня отдохнуть. Это был заслуженный отдых — за то, что я сделал с Беатрис и с ее старперами, с ее волшебными лекарствами и с ее ведьмиными прожектами. Но отдых кончился; пора за работу.

Меня окружают родные маски — я сдираю рукав с запястья: опознайте меня, я свой! Я такой же, как вы! Динь-дилинь — и мне протягивают руку помощи.

— Ян. Ян Нахтигаль 2Т, — говорю я им.

— Какого черта ты тут забыл?!

— Успел… Раньше… Пока они не закрыли… Осторожно… Там пластит… И подкрепление… К ним идет подмога… Сюда… С оружием… Слышите?!

— Отправьте его на материк! — приказывает кто-то. — Отвоевался, герой.

— Там… У них оружие… Тут у всех оружие… — бормочу я. — Почему они не пошлют армию? На каждого нашего их тысяча!

— Армия делает свое дело, — отвечают мне. — Дайте-ка ему противогаз!

— Что?..

Вся станция уже битком набита Бессмертными; от тысяч фонарей здесь светло, как днем.

— Готовность! — орут откуда-то. — Три минуты!

И разом бледные Аполлоновы лица спадают с человеческих. На короткий миг я вижу перед собой не античное воинство, не перерожденную Александрову фалангу, а толпу — распаренную, взволнованную, такую же, как та, что бушует внизу. А потом вместо отстраненных, прекрасных, мраморных все натягивают на себя чужие черные маски — с зеркальными иллюминаторами вместо глаз и банками фильтров вместо ртов. Пропадают мелькнувшие было люди, превращаются в нечисть; начинается балмаскарад.

Лица все незнакомые: пятьдесят тысяч — как их упомнишь?

Все, кроме одного.

Там, где пресекается поле моего зрения, с самого края кто-то прячет в черный каучук свою голову, поросшую жестким курчавым волосом. Вздрагиваю. Удивительно даже, что я успеваю пометить его — он ведь отвернулся от меня, глядит мимо.