Я следую за ним, на голове пакет, в котором лежат мои новые волосы — жгуче-рыжие, не юношеские даже, а детские. Мне наливают кофе — хороший, душистый.

— Это не вполне легально, вы понимаете… Все, что связано с вирусной терапией — под колпаком у Партии Бессмертия, у этих головорезов из Фаланги… Я просто хотел бы удостовериться, что у вас действительно серьезный интерес…

Разумеется, я наслышан про шарлатанов, которые впаривают плацебо отчаявшимся старикам, и про экстрасенсов, которые клянутся обратить старение вспять, залатывая прохудившееся биополе, но этот парень не выглядит жуликом.

— Серьезный интерес? — повторяю я. — Семь месяцев назад я был нормальным человеком, а теперь в тубе в меня тычут пальцами. Я был не в курсе, что у меня есть голова, а сегодня она у меня пухнет целый день.

— Сосуды, — вздыхает Хосе. — Возрастные изменения.

— Послушай, ты же не собираешься продать мне какие-нибудь волшебные тибетские шарики, а?

— Нет, конечно! — Он шепчет еще тише. — Просто есть одни люди, которые переливают кровь. Откачивают всю зараженную и заменяют ее донорской. С противовирусными препаратами. Настоящими. Контрабандными, из Панама. Процедура стоит, конечно… Но она того стоит. У меня отец… В общем, он до сих пор жив.

— Из Панама?

— Возят дипломатическим классом, их не досматривают.

Я не верю ему. Но разглядываю свои кулаки — и замечаю на них крошечные желтые пятнышки, которых не видел раньше. Пигмент. Как у девяностолетних. Раньше у каждого был свой темп старения — кто-то уже в шестьдесят выглядел на восемьдесят и умирал от какой-нибудь ерунды. Все дело в генах. Моя собственная наследственность, похоже, полная дрянь. У меня нет десяти лет. Спасибо, ма. Спасибо, па. Кто бы ты ни был.

— Почем они это делают? Гарантии есть?

— Вы меня неверно поняли. Это не мой бизнес, я просто вижу приличного человека и даю вам совет.

— Ты меня к ним отведешь? Я бы хотел взглянуть. Хосе соглашается.

Идем закоулками — узкими техническими коридорами, сервисными лифтиками, оказываемся вдруг на стоэтажном километровом рисовом поле, где от зеленых кончиков до каждого галогенового неба — полметра, где плоские роботы снуют по рельсам, собирая, удобряя, жужжа, где так влажно, что видимость — три шага, где звенят в тумане мириады комаров, разлетаясь через вентиляцию по всей громадной башне, — проходим мимо и забираемся в канализационный люк, ползем по скобкам лестницы, вылезаем на какой-то промзоне, дальше через производственные линии, где льют какой-то из миллиарда разновидностей композита, — и в конце концов упираемся в черную дверь без замка, без таблички, даже без видеофона.