— Во-она! — протянул мужичок. — К горбатому! Дак его нету… Год уж почти как схоронили. Приказал долго жить…

— Как?! — кашлем вырвалось у меня.

— А этак… Проходите, однако… Пшел ты! — махнул он топором на собаку, глухо ворчавшую с обычным собачьим недоверием.

Он захромал к кордону. А я побрел следом, все еще не понимая, отказываясь поверить, что лесника уже нет. Слова, так просто оброненные мужичком, не укладывались в сознании, и даже глупая мысль: «Что-нибудь тут не так…» — слегка успокаивала меня.

В огороде копали картошку две женщины: пожилая и молодая, похожая на нее, — по-видимому, мать и дочь. Желто и розово лежала на сохнущей земле меж кучек ботвы крупная россыпь клубней. Стоял до половины заполненный картофелем мешок. Лошадь по-прежнему паслась за изгородью. Женщины одинаково распрямились, с одинаковым любопытствующим недружелюбием поглядели.

Лесник провел меня мимо избы на берег озера. Тут, на подмытом валами обрыве, среди свежей щепы и коры, стоял располовиненный, еще не скатанный на мох сруб. Кучи белесого торфяного сфагнума сохли возле.

— Баню лажу, — мужичок кинул топор в янтарное, тихо звякнувшее бревно. — Садитеся, — пригласил, смел щепу и сор с толстой неошкуренной колоды. — Вот тута можно… Папиросочка-то есть у вас? — прищуриваясь, неловко-осторожно выловил сигарету прокуренными желтыми пальцами, неловко запалил, двигая нижней губой, уселся рядом.

— Как получилось-то? — продолжал он, затягиваясь, отдуваясь и отирая рукавом слезящийся глаз. — Ф-фа-а. Давно не курил легкого табаку. Сладкой… А так… Горбатый-то парень шибко настырный был. Вы ему не родня случаем? Не сродственник? Нет? Ну дак вот… Ведь он спуску никому не давал. Оружие отымал, сети, лодки у рыбаков. И все один. Сам. Бесстрашной был, на удивление даже. Стерег лес — ничо не скажешь. У него, брат, ни порубки, ни охоты в запрет, ни боже мой! Найдет, все одно найдет. Вот как будто чует… Прямо как из-под земли явится. Документики? Ага! Стоп… Сказывали люди: отымет ружье — шварк об лесину. Потом хоть бери, хоть не бери… Да-а… Силен был парень, а сердце, вишь ли, не сдюжило. За все, про все переживать — разве сердца хватит… Вернулся Ленька с обхода, только дверь отворил — и упал…

Мужичок бросил окурок, плюнул, затоптал и, подняв реденькие брови, рассудительно продолжил:

— Тут, на кордоне-то, никто с полгода не жил. Кто сюда зимой поедет. Волков слушать… Не больно счас народ на такие места зарится. Все давай работу полегче, чтоб тяжеле карандашика ничо, не подымать. Ну вот… Да… У лесника, видишь, родни-то никого не оказалось. Правда, имущества тоже одне картинки. Может, тебе надо какую, дак бери за ради бога. В сарае вон складены. Да… Художник парень был. Жалко его, конечно. Такие люди в редкость. И хозяйства у его ничо не было. Кошка только. Кошка-то долго тут жила. Ждала его, что ли… На дорожку все выбегала, мяучила. А как мы переселились, ушла куды-то, с тех пор не видал. Нук чо, может, еще закурим? Вот спасибочка — надоела махорка. Я ее сам сажу, шибко крепкая. Глотку дерет, как наждак, а на станцию недосуг съездить. Да еще приедешь — лавка на замке. Часто так бывает…