Я подпеваю строчкам безо всякой мелодии, танцуя по номеру:
– От страстей разрывается грудь, оу, йеа!
и спотыкаюсь, но не падаю, голова кружится и болит, голова убивает меня, но пошло оно все, пошли вы все, я – Хоуп, я – Уай, я – воровка, я – забыта, я есть я, я, зашибись, я, а сейчас – это теперь, и сейчас я танцую и пою опять, опять, опять
Опять!
– От клинка протираются ножны…
На этот раз слегка спотыкаюсь, слегка ахаю, прижимаюсь на секунду к стене, жду, пока секунда истечет, потом снова и снова кручусь, пляшу на одном месте, безумно, машу руками, задыхаюсь, сгибаю колени, от клинка протираются ножны, а я танцую, танцую, танцую, мое тело – камень, я – танцующий камень опять!
– …От страстей разрывается грудь, нужен сердцу покой невозможный, да должна и любовь отдохнуть, ХЕЙ, МАКАРЕНА! От страстей разрывается грудь,
Слова заменяются, пошли все эти танцы, пошло все это, страсти, грудь, замена, повтор, повтор, пока не прекратится
– Нужен сердцу покой невозможный, пошли вы все, прошли вы все, пошли вы все, пошли вы все на хрен, на хрен, на хрен
В дверь колотят, свет зари пробивается сквозь тонкие синтетические занавески.
– Что тут вообще творится?! – визжит менеджер мотеля, а потом, когда я открываю дверь, лоснящаяся от пота, хохочущая, дрожащая, он хрипло спрашивает: – Ты кто такая, чтоб тебя?
– Я – Хоуп! – восклицаю я, еле сдерживая взрыв хохота. – Я – Хоуп!
Глава 71
Глава 71
Вопрос всем, заданный еще в Сан-Франциско мужчиной, ожидавшим автобуса:
– Откуда вы знаете, что вы не сумасшедшие?
Ему, наверное, чуть за тридцать, но из-за затравленной наивности во взгляде он выглядит куда моложе. Он крепко держится за чемодан небесно-голубого цвета, на нем серый свитер с капюшоном и рваные туфли. Он с серьезным видом утверждает, что изучал философию, но философы упустили нечто главное, и касалось это не правил, а исключений из них, и мест, где правила нарушались – вот в чем истина, вселенская истина.