Значит, ничто больше не имело значения. Плавтина из сна закрыла глаза, попыталась собрать разрозненные мысли, метавшиеся в ее голове. Узы не позволяли ей даже допустить существования новой немой вселенной, сведенной к неминеральной концепции мира. Не из-за запрета – просто это было логической невозможностью, абсолютным противоречием, бездной, которую ум не в силах постичь и над которой может только беспомощно скользить. И тем не менее она понимала, что только что вошла в эту несообразность, парализованную судьбой.

Спящая Плавтина наблюдала за другой собой, завязнувшей в концептуальных парадоксах Гекатомбы. Как и ее собратьев, приказ служить Тому, кто так явно отсутствовал, и защищать его, теперь вступивший в противоречие сам с собой, сведет ее с ума. Ощущали ли когда-либо священники такую же пустоту? Может быть, но у них по меньшей мере не было доказательств тщетности той веры, которую они обращали к многочисленным выдуманным божествам, населяющим этот мир.

Однако же сейчас та Плавтина, которой снился сон, ощущала не это экзистенциальное упадочничество. В ней кипело новое чувство. Гнев. Бесконечное, безграничное разочарование. То, что никак не вписывалось в жизненный опыт ноэма.