* * *

Попытку я делаю на каменистой вершине, неподалеку от храма с кузницей.

Высыпанный на плоский камень зернистый черный порошок удается поджечь. Он шипит и плюется огнем, вызывая клубы густого серного дыма, но горит как-то медленно. Я снова пытаюсь вспомнить пропорции. Уголь, сера, селитра. Может, что-то не так с гранулированием?

Жрец сидит неподалеку на корточках и смотрит со скептичным интересом.

– Для разжигания мокрого дерева лучше драконье масло, – говорит. – Наново ты его не выдумаешь, а это – дурость одна. Мы два дня уже смешиваем, мелем, мочим, толчем и сушим, как ты хотел. А теперь оно воняет.

– Нужно еще раз высушить, – говорю я. – Потом закроем порошок в железной трубе и заткнем ее пулей из свинца. Подожжем второй конец, огненный порошок выбросит пулю дальше и быстрее, чем летит любая стрела. Она пробьет любой щит и любой доспех.

Он качает головой.

– Богам не понравится.

– А что за дело богам?

– Этого нет в песни людей. Они не любят, когда слишком много придумывают. Даже корабли делают точно так, как говорит песня. Порой попадаются одержимцы, которые желают делать другие корабли. Быстрее, больше или маневреннее. С другими парусами или идущие более резким галсом. Такие корабли сразу тонут, и не потому, что они плохо плавают. Призывают проклятие на экипаж, попадают в штормы, напарываются на скалы или на ледяные горы, их преследуют морские твари. Так уж оно и есть. А твой порошок едва горит. И жутко смердит.

– Потому что влажно, – объясняю я. – Просушим его и попытаемся снова.

* * *

Та часть, что связана с кузнечным делом, идет проще всего. Люди, что превратили контроль над огнем в религию, без проблем куют необходимое. Младший жрец смог бы с закрытыми глазами сделать стальной цветок. А потому у меня есть ствол, проверченный в граненом бруске первоклассной стали. Он не длинен – сантиметров тридцать, зато калибром напоминает зенитный пулемет. Свинцовая пуля диаметром с мой большой палец.

Ствол прикреплен к деревянному ложу солидными коваными полосами. Пока это – пищаль. Гаковница. Ей далеко до снайперской винтовки, которая нужна мне более всего. Но всякий путь начинается с первого шага.

Первые испытания – тайные. Единственные свидетели – жрецы. Все, у чего есть связь с огнем, жуть как их интересует. К тому же они хотят знать, для чего служит то, что мы в поте лица изготавливаем в их кузнице уже несколько дней.

Смотрят, как я всыпаю среднюю меру пороха и тщательно трамбую его шомполом, потом вталкиваю в ствол войлочный пыж, затем пулю, тщательно обернутую в тряпицу. Где-то восемь гранов пороха. Должно позволить выстрелить метров на двести. Не будет слишком точным, но хватит. Залп, скажем, десяти таких гаковниц может изменить судьбу этого мира.