– Выживу.
– Держись, парень, мы исчезаем. Помни, что мы всегда за твоей спиной.
Ночной Странник дернул завесу, открывая еще одну дверь, за которой стояла темнота, и потянул Агнара за воротник.
– Мы еще поговорим об этом, кабан ты чумной! – рявкнул на него. – И когда закончу с тобой, захочешь поменяться с этим вот на полу.
Они ушли в темноту. Варфнир вышел последним, подняв прощально руку, и опустил завесу, а на лестнице раздался звук шагов – кто-то бежал, перепрыгивая ступени.
Когда человек жреца отворил дверь, застал меня посреди разгромленной комнаты, забрызганного кровью, с окровавленным ясарганом в руках над безголовым трупом.
Он схватил меня за плечо, открывая рот, чтобы что-то сказать, но я развернулся, резко сбивая его руку. Прыгнул на него, воткнув колено в подбрюшье, потом толкнул на стену, вжимая предплечье в горло и целясь клинком в глаз.
– Не смей, червяк, и руку протягивать в мою сторону! – шипел я сквозь оскаленные зубы. – Хочешь увидеть, как я убиваю?! Хочешь?! Я тебе покажу! Еще раз коснись меня!
Плюнул ему в лицо кровью, что сочилась из разбитой щеки и наполняла рот.
Он вытаращил глазки-бусинки, скаля зубы, и теперь выглядел совсем уж крыса крысой – только что безволосый.
Я держал его так несколько мгновений, сдавливая ему горло и дыша в лицо боевой яростью, после чего отпустил и позволил сползти по стене и раскашляться.
– Тот сбежал… – оскалился он. – Сейчас приведет помощь…
Я вытер клинок о лежащее на полу покрывало, спрятал оружие, потом потянулся к кожаному мешку у стойки, на которой поблескивал полупанцирь со знаком древа на груди. Раскрыл мешок и пинком загнал голову внутрь, а потом затянул ремень. Была она тяжелее, чем я ожидал.
– Пошел отсюда, – рявкнул я. – Внизу, через дверь и на улицу. И чтобы я тебя больше не видел, а не то убью.
Возвращение домой напоминало сон. Я мыл руки и лицо в корыте у колодца и смотрел на кровь, черную в свете фонаря. Брел пустыми туманными улочками, а тяжелый кожаный мешок с человеческой головой бил меня по ногам, словно я нес камень.
Я так устал, что у меня заплетались ноги, но одновременно я чувствовал облегчение, потому что не взял на себя бремя убийства невиновного. К этому времени мое