Я чувствую все свои когти, клыки, жала, щупальца, рога!

Охота получилась успешной; стая загнала добычу, жертва больше не сопротивляется. Если тебе выпало стать едой — смирись. При чём тут сострадание и жестокосердие? Это — всего лишь естественный порядок вещей. Но… что-то не так. Беспокойство. Откуда-то расползается непонятная злоба. Чужаки покинули логово. В этот раз их очень много. Как рана гноем, они сочатся ненавистью и страхом. Отравили себя, отравляют мир. Место им за стеной из мёртвых деревьев, которые они сами вокруг себя посадили. Пусть там и гниют заживо. Здесь чужая территория, они должны уйти, иначе будет неправильный порядок вещей… Вожак, крупный зверь с рыжей подпалиной на боку, задрал морду, и хрипло завыл. Одна охота закончилась, начинается другая. Волки развернулись, и потрусили туда, где собрались чужаки…

От самки вкусно пахнет. Догнать, исполнить брачный танец, тяпнуть за ухо — так должны поступать здоровые молодые самцы. Но что-то мешает. Этому невозможно противиться. Этот зов сильнее зова плоти. Нужно устранить причину беспокойства. Когда вернётся естественный порядок вещей, вернётся и время для самок….

Головой раздвигая комья земли, заглатывая чернозём, продавливая сквозь себя, переваривая, выделяя густую вонючую слизь и едкий кал, туда, откуда исходит беспокойство. У существа одна цель — сожрать чужаков. В этом естественный порядок вещей…

Когти, клыки, жала, щупальца, рога — всё сгодится, чтобы прогнать людей в логово. Кто не захочет возвращаться, что ж, сам виноват.

Лес спросил: "ты тоже чужой, но ты пришёл ко мне, и я принял тебя. Ты нуждался в помощи, и я помог. Теперь ты — это я. И что мне с тобой делать? А, главное, что будешь делать ты?"

" Мы уходим, — сказал я. — Потерпи немного, мы сейчас уйдём"

Лес заглянул мне в глаза…

* * *

"Смотри в глаза, смотри в глаза" — как же ты надоел! Что я тебе сделал? Хлестать по щекам, это совсем ни в какие ворота! Надо бы глянуть, что за смельчак вздумал измываться надо мной?

Я приоткрыл глаза и увидел Врага! Нестерпимо захотелось вцепиться в него когтями, клыками, жалами, щупальцами. Зажмурившись, я незаметно перевёл дух. Это морок. Немного полежу, и пройдёт. Я справлюсь.

Ураган ярости лесных тварей, обрушившийся на мою бедную голову, отбушевал, и унёсся прочь. Я вернулся к людям.

— Кажется, очухался, — неуверенно сказал Степан, когда я снова открыл глаза. — Ты как?

Откуда мне знать, как? Лежу на кровати. Виски ломит, мышцы стонут, из порезанной ладони сочится кровь. Повязка на груди пропиталась красным. Лоб трещит и пульсирует болью; от души я боднул Сашу. Ох, Саша, я же его… не только боднул… или привиделось? Грудь болит, значит, всё было на самом деле. Погано мне, братцы, ох, и погано. Забыть бы!