— Уже иду, — вздохнул я, и свернул с железки. Путь мне перегородил большой серый волчара. У зверя выпуклый лоб, а на боку рыжая подпалина. Одно дело — беседовать с ним в темноте, совсем другое — смотреть в жёлтые глаза, ощущать запах псины и горячее дыхание. Одно дело догадываться, а другое — видеть, что ты живой лишь потому, что зверь позволяет тебе жить. Я попытался стряхнуть охватившее меня чувство незащищённости, а волк начал разговор:

"Уходишь, Вожак (недоумение)?"

"Да"

"Нам бежать с тобой?"

"Не надо. Я один"

"Теперь можно охотиться на твою стаю (предвкушение)? Ты их больше не защищаешь?"

"Это моя стая. Нельзя убивать. Надо охранять"

"(сожаление) Ладно, они останутся живыми. Я прослежу. Не попадайся, когда я охочусь. Ты будешь добычей"

Волчара слегка наклонил голову, и оскалил пасть, будто улыбнулся. Раздалось почти собачье тявканье. Пёс! Передо мной большой, глупый и ласковый пёс! Представилось, что я взлохматил зверю загривок. Недовольный рык, вздыбленная шерсть и обнажённые клыки. Я отпрянул: "извини, серый, был неправ, пойду своей дорогой". Долго ещё взгляд жёлтых глаз буравил спину. Волк боролся с инстинктом. Настигнуть, повалить, разорвать — это естественный порядок вещей. На всякий случай я прошептал: "не добыча, не добыча, не добыча!"

* * *

Волки… ещё долго не оставляло чувство, что звери следят за мной. Когда я впервые заглянул в горящие жёлтым глаза вожака, в голове будто что-то щёлкнуло, картинка сложилась. Тоже мне, достижение — к двум прибавить два! Если немного поразмышлять, да сопоставить факты, всё покажется очевидным. Беда в том, что не было возможности хоть на миг перевести дух, а, тем более, подумать. В последнее время я занимался другим — пытался выжить.

Волчий эскорт, это конец истории, пусть, даже, середина, а мне хотелось бы разобраться, с чего всё началось. Хотя бы это: откуда я узнал, как надо лечить Партизана? Будто инструкцию прочитал: сделай так, а потом — эдак. Или вот: я дрался с Зубом, и лес, по какой-то своей прихоти, пособил. Как я просил, так он и помог — накачал звериной яростью и заставил моё тело работать далеко за пределами возможностей. Память услужливо прячет подробности, оставляя на виду лишь смутные застывшие картинки, а на этих картинках угадывается: я, обратившись в чудовище, терзаю ножом живое тело. Как вышло, так и вышло — не мне привередничать, а то, о чём не хочется вспоминать, я уговорю себя позабыть.

А если ещё раньше? То самое ощущение скребущейся и вымораживающей внутренности ледышки. А сверлящий дыру в затылке воображаемый взгляд? Куда это делось? Ушло, растаяло, как снег, уплыло туманом. Между тем, как было раньше, и тем, как стало сейчас, я познакомился с вождём чужаков. Ладно, допустим, дядя Дима всего лишь научил меня, как это у него называется, "говорить с Миром". Ага, накормил дурманом, я посмотрел странные видения, и всё случилось. Ничего усложнять не надо, правда?