Я представила себе, как в нашу школу приходят дикие штучки с ножами и пистолетами – и тихо выпала в осадок. А в каком шоке при этом будут педагоги… Впрочем, здесь – это не там, и, возможно, так и надо, хотя для себя я уже сделала необходимый выбор. В прошлой жизни я собиралась стать врачом, как мама, и постараюсь стать им здесь. А в ополчение пусть записываются те девочки, что сорвались с цепи, и теперь собираются пометить все заборы.

Потом вслед за леди Лялей мы спустились вниз, а там уже была куча народа, в том числе и наши педагоги, которые ночевали в каком-то другом месте. Виталина немного пошушукалась с Инной Аркадьевной и, вернувшись, ошарашила нас новостью, что, пока мы спали, наш бывший куратор нарвался окончательно и по полной программе. Когда мы все ушли наверх, местное начальство собрало совещание с участием всех взрослых с обоих самолетов, и там этот недоумок сказал, что не будет становиться частью живущего тут народа и не признает его законов, порядков и обычаев. И тогда с ним случилось то, что и предрекала вчера Маша.

Муж леди Ляли – вон тот улыбающийся чуть лысоватый круглолицый дядька в очках – ответил ему, что в таком случае местное общество ему ничего не должно и ничем ему не обязано. Вожди проголосовали и почти единогласно, при одном воздержавшемся, приговорили изгнать этого типа в лес прямо в его костюме от Бриони и туфлях от Гуччи. Мол, если человек дурак, то туда ему и дорога. И это без вариантов. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Совет Вождей здесь высшая инстанция, и жаловаться на него можно только Всевышнему, причем лично представ перед его престолом. Потом, когда осужденный расплакался и стал просить его пощадить, муж леди Ляли отложил исполнение приговора на неопределенный срок, а самого Мергенова определил на перевоспитание к местному священнику. Мол, грехи гордыни, фарисейства и неумеренного властолюбия можно излечить только тяжелым трудом, перемежающимся душеспасительными беседами.

Не увидим мы в ближайшее время и Рината Дамирова, потому что его отказались считать педагогом и послали для прохождения начальной подготовки к тем самым русским солдатам, что вчера принимали нас у трапа. Мол, тот, кто не служил в армии и не ходил на охоту, в местном обществе не может считаться мужчиной. И теперь бывший студент вместо того, чтобы командовать и поучать, учится подчиняться и выслушивать наставления от русского унтер-офицера старой закалки. Такие вот тут суровые порядки: с добрыми – по-доброму, а с плохими – по-плохому.

После завтрака, когда нас построили на сортировку и первым делом объявили, что вчера мы, можно сказать, родились заново. Наш прошлый мир, где мы родились и выросли, теперь нам недоступен и остается только в нашей памяти. Но кое-что надо забыть так хорошо, будто этого никогда не было. Нет среди нас теперь детей больших начальников и простых смертных, богатых и бедных, русских и башкир. Все мы теперь равны – и перед местным законом, и между собой, а тот, кто не поймет этой истины, впоследствии об этом жестоко пожалеет. Потом от нас отделили тех, кому не исполнилось четырнадцать, после чего стали вызывать добровольцев. Я сразу вызвалась обучаться на медсестру под руководством очень милой русской женщины. Чем-то мне она напоминает мою маму, только мама у меня мягкая, а внутри Марины Витальевны сидит железный стержень.