— Когда промеж людьми любовь, слышь, и сарай — хоромы.

В толпе послышались смешки. Конунг нахмурился.

— У нас тут такой любви под любым кустом навалом, — парировал он. — Но никто ей почему-то не кичится.

— А это потому, — сказал Сигурд, — што народ-то различает, когда любовь, а когда просто, поссать зашел.

Снова смех, дружней и громче.

— Тихо! — рявкнул конунг. — Вам тут чего, балаган? Замолчите!

И, поворотившись к Сигурду, промолвил:

— Тебя послушать, так любой блуд можно оправдать. Так, что ли? Любовь, мол, и вся недолга!

— Э-э, нет, брат, ты меня на слове не лови. Любовь от блуда отличается. Блуд — это когда поиграл, да и за щеку. А с любовью оно не так. Любовь как оружие, даже слабого сильным может сделать. С ней и сквозь засады прорвешься, и врага одолеешь. Человек, коли любит, по своей воле на костер взойдет. А ты кого видал ли, штоб за ради блуда — да на костер? — Сигурд усмехнулся. — Я тебе, брат, вот што скажу: у этих двух детишек, — Сигурд кивнул на Брана с Уллой, — она есть, любовь-то. Большая. Крепкая. Уж это оно так, ничего тут не попишешь. По-твоему, зыкнул "нет", и дело с концом? Любовь — ее палкой не прогонишь. Так што я тебя прошу, брат. Не за себя прошу, за дочь. Твоя ведь она дочь, твоя кровь! Подумай о ней. Ты ж отец, кому, как не тебе, о ней заботиться. Отродясь тебя ни о чем не просил — а теперь прошу: одумайся. Пожалей ты ее. Головой клянусь, што они и впрямь друг дружку любят.

Над пустырем повисла тишина. Люди перестали щелкать семечки, многие женщины утирали слезы. Улла сидела, будто статуя, неподвижная, белая, окаменевшая. Бран хмурился, кусал губы, не таясь, держал ее за руку, чувствуя на себе многочисленные взгляды.

Конунг произнес:

— Звучит, конечно, складно, — он прошелся вдоль скамьи. Обернулся к Сигурду и продолжил:

— Да только хотел бы я посмотреть на тебя на моем-то месте! Ну, вот, положим, Раннвейг твоя чуток подрастет. Придет к тебе в один прекрасный день под ручку с каким-нибудь батраком и скажет: так и так, папаша, дорогой, а я его люблю, и жить без него не могу. Выдавай, скажет, меня за него замуж, и поживей! Чего тогда сделаешь, а?

Сигурд, усмехаясь, покачал головой и глянул на жену. Та смерила конунга холодным взглядом. Сигурд отозвался:

— И впрямь тяжелая задача. Чего сделаю, говоришь? Да што ж тут сделаешь, — он развел руками. — Подожду маленько. Посмотрю, взаправду ль он ее любит, или только так, приданое желает получить. Ну, а коли любит, — Сигурд улыбнулся и вздохнул, — тогда выдам, што уж тут поделаешь.

Конунг прищурился:

— Это ты сейчас так думаешь. Если дойдет до дела — волком взвоешь, не хуже моего. Кроме того, откуда мне знать, что этот вот, — он ткнул пальцем в Брана, — не за приданым гонится? У него на лбу не написано.