— От еще белая горячка! — воскликнул Старый Бьорн. — Утихни ты! Неча людей-то чехвостить, они перед тобой ни в чем не провинилися!

Видар презрительно усмехнулся, сказал, обращаясь к конунгу:

— Чего, испугался? Я так и знал. Чего от тебя еще ждать! Я же сказал вам, что он трус! Ваш конунг трус! Глядите на него! Видят боги, мне стыдно, что у меня такой отец.

— А мне стыдно, что ты мой сын, — конунг убрал от себя Сигурдовы руки. — Ты говоришь, я трус? Нет, это не так. И если клан решит, я пойду на Божий Суд. Только знайте все: мою дочь я вам тронуть не позволю. Меня можете пытать, ее не троньте. Она ничего не сделала, она тут ни при чем. Она чиста. Я никогда… никогда с грязными помыслами ее не коснулся, клянусь, боги знают. Если желаете, проверьте меня. Вот он я, перед вами, делайте со мной, чего хотите, я разрешаю.

— А я вот — нет, — сказал Сигурд. — А я не разрешаю.

Пройдясь перед очагом, он обвел толпу глазами:

— Здесь все так пекутся об устоях, што об устоях-то и позабыли. Говорил я уже некоторым, но вам повторю: отродясь такого не бывало, штоб конунга пытать. Вот вы гнева божьего боитесь — а, по-вашему, божий гнев на нас не ляжет, коли мы законы предков порушим? Конунга пытать захотели? У нас тут што, волчья стая?! Как псы, рычите — скоро и в голос завоете?! Законы предков — это все, чем мы живы, благодаря законам в зверей еще не обратились. Так што ж, вы их теперь порушите? Нет, как хотите, родичи, а я вам этого позволить не могу. И не в Торгриме тут дело, не в том, што он мне родня. Не в том, што мне его жалко, хотя, сознаюсь, это так. Мне его жалко, врать не стану. Но только — клан мне тоже жалко. Клан важней всего. Штобы клан сохранить, мы должны блюсти законы. А законы говорят: никогда такого не бывало, штобы конунга пытать. Не бывало — и не будет, покуда я жив. Я, Сигурд Ярл, вам это говорю. Вы меня знаете. Я перед родом честен, перед богами чист, и впредь хочу таким остаться. Это все. Я свое сказал, родичи. За вами слово.

Дом замер. Потом вдалеке, где-то у двери, родился тихий ропот и, разрастаясь, пронесся по толпе. Головы повернулись. Закивали подбородки. Расширились глаза.

С лавки поднялся старик, высокий, сгорбленный и седой.

— Што же, — молвил он. — Сигурд дело говорит, законы нарушать нельзя. Предки разгневаются, боги разгневаются. Негоже так-то. Значит, выход у нас один: пускай вещунья всё рассудит. Дадим богам решить. Верно я говорю, родичи?

— Верно! — закричала толпа. — Пусть ясновидящая рассудит! Пусть боги вмешаются! Ясновидящая! Дайте ясновидящей сказать!