— Дурак ты парень, — выдохнул Тихомир. — Боль для волхва пустяк, и не такое терпим, пока учимся, да и своя боль не тяжела, трудна боль дитя умирающего, когда ему помочь не можешь, когда тоска грудь рвет, а сделать ничего не удается. А свою боль потерпим, не страшно. И правду тебе говорю, не вещали мне ничего люди о спрятанном злате и каменьях, хлебом кормили, это было, иногда репой, да редькой, а вот золотом не расплачивались, да и зачем мне оно? Я волхв, мне деньги ни к чему…

— Я тебе верю, улыбнулся паренек. — А вот дядька не поверит, он никому не верит, только мертвым доверяет, да и то не всегда.

— Прокляну же, — устало проговорил Буров. — Не боитесь? Посмертное проклятие оно на семь колен ляжет, не будет ни счастья ни достатка ни вам, ни вашим потомкам.

— А чего бояться? — засмеялся парень. — Жизнь одна, так лучше ее прожить сытно, да с деньгами, тогда тебе и кланяться станут и уважать будут. Так что твои проклятия никому не страшны, мы давно с дядькой прокляты, а живем с каждым днем все лучше, так что дурак не я, волхв, а ты, это с тебя щас заживо кожу сдирать будем. А ты визжать будешь от боли, да потом все нам расскажешь, и про бога своего и про злато с каменьями драгоценными, и про бояр, разбойников.

— Не расскажу, — вздохнул Тихомир. — Волхвы сами уходят, когда их время приходит. Мое, по всему видать, пришло, так что прощай, подручный палача, пусть твоя жизнь черна будет, как и у потомков твоих, впрочем, она и сейчас уже черна. Извиняй, больше не встретимся…

— Так просто не уйдешь, — снова рассмеялся паренек. — Ты думаешь, мы дураки? Лекарь скоро придет, он тебя отварами напоит, и ты еще долго проживешь, прежде чем сдохнуть, ты же нам много чего рассказать должен…

— Прощай, — выдохнул Буров, закрывая глаза. — Жаль, что провожаешь с земли ты, а не кто другой, впрочем, во всем свой смысл, который постигнуть мы сможем уже потом. Да и сам готовься, я с собой тебя на тот свет возьму, так что умрешь сейчас. Нельзя таких как ты на белом свете оставлять, больно много зла вы людям несете.

— Давай, давай, пужай, — улыбнулся паренек. — Забавный ты, волхв. Э… чего надумал, стой!

Звонкий голос отразился эхом от толстых кирпичных стен, но темнота застенка тут же поглотила звуки. А тело волхва засветилось, приподнялось, потом собралось в яркий огненный шар. От жара загорелась солома, занялась так, словно маслом была полита, и пламя охватило подручного палача. Страшно и тонко закричал он от нестерпимой боли. Двери камеры распахнулись, набежала стража, только в камере уже не было волхва, он исчез, лишь обгорелое тело паренька чадило в углу.