— Если придется… — Я сглотнула, с трудом сдерживаясь, чтобы по примеру бабки не упереть руки в бока и не встать на защиту имущества. — Что будет со знаком? С подвалом? С опорой?

— Опора — это не вещь, не знак, не подвал. Опора — это человек, и ему будет больно, — честно ответил феникс. — Знак надо будет выжигать заново, в новом подвале, в новом доме.

— Н-да, — подошел Арсений, — нельзя сразу всех проверить, если еще у кого часть периметра уцелела, — и совсем тихо пояснил, что его тревожит, — до меня заклинание так и не дошло.

Ведьмак поднял руку, губы шевельнулись, воспроизводя несколько гортанных слов, и на его ладони образовался смерч, младший брат предыдущего высотой с палец. Миниатюрное веретено повело верхушкой и, подчиняясь резкой команде, метнулось к изменяющемуся. Парень хрюкнул и согнулся, когда закручивающаяся воронка беспрепятственно прошла сквозь бедро.

— Успокойся, твой дом сжигать не понадобится, — фыркнул Семеныч.

— А можно еще раз, — попросила обрадованная испугом на лице бывшего водителя бабка.

Дверь открылась, и в гостиную вошли Веник и Тина. Падальщик и сваара. Бывшие люди, отдавшие душу в залог за желание.

— Зачем звала? — Гробокопатель был не в настроении, при старосте ограничившись злым взглядом, резонно раздраженного человека, оторванного от своих дел.

— Валя, — бабка прижала руки к груди, — сыночек, ты приехал?

Феникс сдавленно закашлялся в кулак, Тина отступила в сторону, Семеныч удивленно поднял брови, даже Сенька отвлекся от собственных ощущений.

— Мы тут хотим от старых вещей избавиться, — не обращая внимания на гримасу гробокопателя, пояснила я, — но Марья Николаевна против.

— Говорит, память о покойном Петре Сергеевиче, — сориентировался старик, — твое наследство, так сказать.

— Избавляйтесь, — падальщик скривился, — все?

— Но Валик, — запричитала старуха, — так нельзя.

Она кинулась к мужчине, по дряблым щекам потекли слезы. Плохо, когда становишься пленником собственных фантазий, приходится соблюдать правила другой выдуманной реальности, потому что для таких, как моя бабка, она единственная из существующих.

Женщина попыталась дотронуться до его лица, но падальщик отшатнулся, и она застыла в нелепой позе с вытянутыми руками, словно прося чего-то.

— Плевать, — лениво протянул он, — чем скорее все забудут о Петре «как его там», тем лучше. Избавляйтесь.

Марья Николаевна всхлипнула:

— Сынок.

Если бы он хотя бы позволил дотронуться до себя или обнял, бабка сама бы за бензином побежала, забыв о своем недавнем желании сохранить вещи. Но он не позволил ей даже приблизиться. Не смотрел. Не говорил. Для него она была чужой.