Финикийскую инструкцию, полученную от экс-святого Амадора, соблюли скрупулезно. Начертали на полу мелом руны и прочие знаки. Роль верховной жрицы предназначили Гаммиджи: возглавлять церемонию полагалось женщине, а высоченная суровая Гаммиджи, по общему мнению, менее всех была способна дрогнуть в решающую минуту. Одетая, как и все остальные, в белую рубаху, она возложила на голову венок из омелы.

Прямо тебе «Золотая ветвь»,[56] думала Джулия. Омела и все дела. И чего с ним так носятся, с этим растением? При всей своей красоте это обыкновенный паразит, душащий дерево, на котором растет.

Всю мебель из комнаты тоже вынесли. Теперь в ней помещался тяжелый тисовый стол, сделанный опять-таки по инструкции, и вытесанный из камня алтарь: он продавил бы пол, если бы перекрытие не укрепили чарами снизу. Комнату очистили разными способами, себя тоже: маги постились, пили зелья, от которых моча меняла запах и цвет, жгли в глиняных горшках травы.

При этом никто не мылся: очищение следовало понимать в символическом, а не в гигиеническом смысле. Санитария и гигиена богиню, похоже, не волновали.

— Это вам не Ветхий Завет, — отвечала на все жалобы Асмодея. — НПВ не признает такого понятия, как «нечистое» — она не против, если мы менструируем.

Маги мужского пола сопровождали это похабными замечаниями, предлагая себя богине в символические мужья. Твоя хтоническая жертва у меня в штанах и т. д., а знаменитое Асмодеино чувство юмора вроде как ушло в отпуск — возможно, от нервов. Асмо, не обладая данными для верховной жрицы, сама себя назначила главным экспертом по НПВ. Она предлагала даже прекратить принимать лекарства, но тут уж ее просто высмеяли.

На столе стояли три восковые свечи и серебряная чаша с дождевой водой, стоившая почти не меньше бассейна. На алтаре, глыбе местного мрамора, не было ничего — если честно, они не совсем понимали, зачем он, собственно, нужен. Гаммиджи заняла место у стола, остальные выстроились вдоль стен — пятеро с одной стороны, четверо с другой. Насчет асимметрии Амодор в своем палимпсесте умалчивал, хотя во всем прочем был предельно точен для двухтысячелетнего пещерного человека.

Джулия укрощала кипящий разум ударами холодного скептицизма, но каменный поцелуй, которым ее во сне наградила статуя, все еще помнился ей. При всем жутковатом фрейдизме этого сна Джулия в нем почувствовала себя любимой. Она надеялась перед обрядом снова увидеть его, но ей совсем ничего не снилось.

Царап стоял слева от нее, Асмо и Фолстаф — напротив. Она старалась не смотреть им в глаза: процедура требовала провести час в полном молчании, и смешки были бы крайне не к месту. Снаружи мычали и блеяли жертвенные животные: две овцы, две козы, два теленка — трое черных и трое белых, отмытые шампунем до невиданной чистоты. Надо же запастись на случай, если богиня потребует символической жертвы.