Вечером она сидит у Ники, та рассказывает, как у нее на глазах запихали в фургоны брахо Ивана, Кирилла и пятнадцать других учеников. Марина кивает, но в ушах какой-то хруст, неслышный больше никому. Это разбивается вдребезги ледяной кристалл неудержимой решимости: Марине больше не к чему стремиться.
– Их всех отпустят, – ровно и тихо говорит она. – Дядя Коля сказал – после Фестиваля. Твоего брахо Ивана, видимо, объявят мошенником, а ребят отпустят. Два месяца максимум.
– Ты ему веришь? – спрашивает Ника.
И Марина честно отвечает:
– Нет. Но поговорить с ним – это все, что я могу. Мне объяснили сегодня: я должна быть рада, что сама еще на свободе. И они никогда меня не выпустят. Ни меня, ни тебя, ни Гошу – никого. Официально – в ближайшие десять лет, а на самом деле – никогда. Они не прощают, ты знаешь.
– Ты принимаешь их слишком всерьез, – говорит Ника. – Можно подумать, они раньше отпускали нас добровольно. Для меня ничего не изменилось – они были врагами и остались врагами. Это ты думала, что можешь играть с ними на равных. Ну, теперь ты такая же, как мы с Гошей. Не худший вариант, уверяю тебя.
Марина смотрит на Нику, и вдруг Никино лицо начинает расплываться.
– Вся разница в том, – говорит Марина срывающимся голосом, все громче и громче, – что вы с Гошей вдвоем, а я одна. Я могла быть вдвоем с Лёвой – но не успела. Понимаешь? Просто не успела. А теперь… теперь уже поздно. Не на десять лет – навсегда. Понимаешь? Навсегда!
Марина кричит и ничего не видит сквозь свой крик, сквозь слезы, которыми проливается из глаз ее расколовшийся и растаявший кристалл. Уткнувшись в Никино плечо, вцепившись в Нику, Марина всхлипывает, содрогаясь всем телом.
Ника гладит ее по коротким волосам, приговаривает:
– Это хорошо, что ты плачешь… когда мама и папа ушли, я тоже не сразу заплакала… ты плачь, плачь, мне тетя Света всегда говорила: слезы лечат…
И Ника сама плачет, обняв Марину, плачет, думая про арест брахо Ивана.
– Плачь, – повторяет она, – плачь. И, поверь мне, чтобы ни случилось, мы все равно вернем Лёву.
Только сказав эти слова, Ника понимает, что так и есть: теперь, когда они плачут, обнявшись с Мариной, она в самом деле знает, что они спасут Лёву, спасут, как когда-то спасли ее Гошу.
– Мы обязательно его вернем, – повторяет она.
И Марина, перестав рыдать, спрашивает:
– Ты так думаешь?
А Ника отвечает:
– Я уверена, – и добавляет: – Я пока не знаю – как. Но обязательно пойму.