— Обезьяний Шейх тоже боялся?

Ильдиар вздохнул:

— Он сказал тебе, что освободит тебя через пару оборотов солнца, так? Сколько ты здесь уже?

— Восемь оборотов солнца…  — сконфуженно проговорил бергар. Он начинал понимать. — То есть… то есть ты хочешь сказать, что мой брат жив?!

— Я не знаю, Аэрха. Но и визирь не может знать обратного. По крайней мере, я в этом очень сомневаюсь. Но я не понимаю другого: ты же сам рассказывал, как здесь тяжело! Почему ты не выбрался отсюда — это ведь ужасное место, верно?

Аэрха снова заулыбался.

— Это самое спокойное время в жизни Рожденного в Полдень, — сказал он. — Для меня здесь не так уж и плохо. Это для маленьких людей плохо, а для меня — нет.

— Как это? — тут уже поразился Ильдиар.

— Я сильный, — просто ответил бергар. — Я набираю тачку быстро — очень быстро. А все остальное время я могу спать. А еще здесь кормят — и мне не нужно добывать еду в пустыне.

Дальше они молчали. Ильдиар потрясенно думал о том, каково это, когда подобные нечеловеческие условия — «не такие уж и плохие». А Аэрха — о том, что, возможно, его брат жив. Он пока что не понимал всего, что рассказал ему маленький белый человек, но нить догадок начала разматываться в его голове.

Так они и добрались до выработки.

Первым, что встретило Ильдиара и его товарищей по несчастью, был запах — поблизости будто издохло и гнило уже довольно долгое время какое-то огромное существо. Запах пробирался даже через повязки, он проникал в нос, в рот, от него мутило и кружилась голова. Теперь назначение маховиков из зала Дневной Нормы обрело свой подлинный смысл, и чем дальше каторжники отдалялись от него, тем сильнее запах становился.

Выработкой оказалась крупных размеров, слабо освещенная штольня. Вся дальняя стена пещеры и пол под ней были скрыты за песочно-желтыми наростами. Порода походила на корни, затянувшие собой камень кривыми застывшими волнами. Под самым сводом из стены торчали керамические трубы, о которых, видимо, и говорил Аэрха, — из их разверстых пастей, будто слюна, медленно стекала кроваво-красная жидкость, от которой поднимался пар. Судя по наросшему рыжему холму под каждой из труб, это, собственно, и была сера, которая вытекала из недр скалы и застывала, обращаясь в породу.

— Мерзость, — прохрипел Хвали. — Испражнение земли. Я скорее отрублю себе руки, чем стану добывать серу!

Ильдиар склонился к нему и прошептал:

— Мы ничего не будем здесь добывать. Что думаешь по поводу этой штольни, Хвали?

— Что я думаю? — поморщился гном. — Дыра в Бездне где-то совсем близко. Я вижу, ты так и не понимаешь сути, Ильдиар. Представь себе раны на теле земли, из одних сочится лава, из других — черная тень, а из третьих — кислоты. Это не двери, это словно пуповины, из которых выходят порождения чрева мира — комки плоти и рогов. Поблизости от этих пуповин воздух горит, кипит и плавится. Я чувствую вибрации одной из них — она буквально за этой вот стеной. — Он кивнул на поросшую желтым ковром стену выработки.