— Чепуха, да? — взвизгнула Мисс Териозо. — Я не ведьма, а? Я, самая известная волшебница на трех континентах и в четырех измерениях?

— Черная месса, — презрительно фыркнул я. — Это игра другого типа.

Мисс Териозо допила последний глоток из бутылки и вскочила на ноги, уставившись на меня налитыми кровью глазами.

— Вы не сможете провести черную мессу, — хихикнул я.

— Это я не могу? — прорычала ведьма. — Я тебе покажу! Я не только проведу черную мессу — если хочешь, я благословлю ее!

3. Месса — это месиво

3. Месса — это месиво

Мисс Териозо, покачиваясь, вышла в широкий коридор. Я следовал за ней по пятам, задыхаясь от страха и возбуждения.

Затем мы оказались в огромном зале, где стояли статуи. Я зажег лампу и показал каменные изваяния моих друзей. Там был пузатый маленький Джулиус Маргейт, на лице которого застыла мраморная маска недоумения. Вставные зубы тощего мистера Симпкинса застыли в смущенной улыбке. Вервольф Джори замер с окаменевшей лапой в воздухе. Благородный кентавр Гериманкс выглядел в камне даже как-то естественно. И прекрасная русалка Трина с великолепной фигурой, со всякими… деталями и плавниками, конечно же.

Я вздохнул. Ведьма пьяно захрипела мне в лицо.

— Думаешь, я не смогу этого сделать? — пробормотала она.

— Черная месса? Это просто смешно, — сказал я ей. — Я понимаю, что вы должны нарисовать пятиугольник синим мелом, использовать священные облатки и вино; и вы произнесете молитву Господню задом наперед на латыни, и используете тело обнаженной женщины в качестве алтаря.

— Верно, — сказала ведьма.

— Ну, у вас же нет всех этих средств, вот и все! — усмехнулся я.

Мисс Териозо пьяно захихикала.

— Я все исправлю, — пообещала она. — У тебя есть немного мела, не так ли, дорогой мальчик? У Маргейта, должно быть, имеются свои собственные заклинания.

Я порылся в библиотеке и вернулся с огрызком синего фосфоресцирующего мела. Мисс Териозо возвращалась из кухни, нагруженная пакетами.

— Вот мел.

Она начала ползать на четвереньках, рисуя светящуюся синюю линию. Потом, тяжело дыша, встала.

— Это не пентакль! — воскликнул я. — У него всего четыре стороны.