– Ладно, черт с тобой. Но бабу приведи молодую, чтоб не за тридцать. А то, знаешь ли, к четвертому десятку женщина начинает пахнуть могилой, – Коллекционер осклабился и полез в подсумок за деньгами, но очень скоро улыбка сошла с его лица. – Зараза. Восьми монет не хватает. Может, на тридцати семи сойдемся?

– Исключено.

– Станислав, не хочешь внести свою долю в наше совместное предприятие?

– Я с тобой позже рассчитаюсь, – ответил Стас, крутя вентиль пустого рукомойника. – За съестное. А использовать местных женщин в качестве подневольных шлюх считаю неэтичным.

– Минуточку, – обратился охотник к Бозову. – Нам с женой нужно поговорить, – после чего переключился на Стаса: – Ты это брось, закидоны свои. Ведешь себя как последняя сука. Здоровье мне подорвать хочешь?

– На баб денег не проси.

– Профессиональная этика, да?

– Можно и так сказать.

– А в чем проблема? – непонимающе развел Коллекционер руками. – Они тебе заплатили, ты отработал. Теперь мы им заплатим, они отработают. Все честно. Ладно, кончай ломаться.

– Мне больше нечего добавить.

– Блядь! Ну что за… – Охотник направил в сторону несговорчивого компаньона указующий перст, явно намереваясь поделиться кой-какими соображениями по поводу морально-этических норм вместе с их носителем, но взял себя в руки и почти без раздражения в голосе обратился к интенданту: – Такие вот дела, дружище. Придется обойтись без женского общества. Тридцать пять, верно?

Бозов молча забрал деньги и, пройдя к двери, остановился.

– Завтрак в восемь, обед в двенадцать, ужин в девятнадцать, – проинформировал он постояльцев. – Комната ваша не запирается, так что советую ко времени раздачи быть на месте. Тут до пожрать соискателей хватает. И меню свое не светите особо.

– С бухлом напряженно? – поинтересовался Коллекционер.

– Не очень, но лучше не нарываться.

С этими словами интендант вышел за дверь.

– А за рекой-то нравы построже были, – заметил Стас.

– Чем дальше от начальства, тем меньше условностей, – усмехнулся охотник. – Правда, кое у кого они настолько глубоко вбиты в голову, что никакого начальства не нужно.

– Это не условности, – ответил Стас, пробуя матрас пятой точкой. – Это называется – совесть. Вот она-то и не позволяет мне драть бывшего заказчика против его воли.

– Ерунда, – отмахнулся Коллекционер, развалившись на соседнем топчане. – Такая же условность, как, скажем, рукопожатие. Древний приветственный жест, говорящий – «В моей руке нет оружия, я не враг». Но разве сегодня ты веришь рукопожатию? А веришь ли ты, что благодарность в виде «спасибо» дарует адресату спасение божье? Это элементарные примеры, но мы можем пойти дальше, развивая логическую цепочку, и в конце концов придем к выводу, что совесть – не что иное, как набор условностей, накрепко вбитых в голову социумом. Понимаешь, – охотник сел и прислонился спиной к стене, изображая руками в воздухе сферу, – социум – это очень серьезная штука. Ты в нем крутишься ежедневно, непрерывно. Мозг с детства впитывает и закрепляет шаблоны поведения, принятые в социуме. Год за годом этих шаблонов становится все больше. И в один прекрасный день ты пропитываешься ими насквозь. Тебе уже не нужно решать – что и как. На любой жизненный случай найдется подходящий сценарий действия или бездействия. И ты перестаешь задумываться над сутью. Шаблоны, поверхностные слои поведенческих рефлексов заместили ее целиком. Совесть, честь, стыд, долг – всего лишь разные комбинации примитивных условностей. А кто сказал, что они так уж необходимы? С чем обычно ассоциируются у тебя эти понятия? Ну, давай, вспомни. Угрызения, муки, жертвы. Все? А хоть что-то приятное, что-то полезное? Нет. Так зачем же тащить на себе эти чугунные болванки?