Остается то, чего не забудешь, как ни старайся.
Зоя схватила Мартина за руку, крепко сжала, зажмурилась и запела. То, что голос писклявый, теперь было в самый раз.
Кружатся-кружатся снежные вихри, нету снежинкам числа…
Он очень любил эту песню, младший Сторкатт, носивший тогда другое личное имя. Тем летом, неделю или две подряд он каждое утро убегал на берег, туда, где никого не было, и пел ее. Очень сильно она ему нравилась, хотя слова и дурацкие.
Кружится-кружится ветер – он исчезает…
На этот раз все было наоборот. Внешние связи истончались, гасли, они вдвоем опускались внутрь, в темноту под закрытыми веками, земля уходила из-под ног, и сон поднимал свой парус. Тело снова сжималось, будто оседающая сахарная вата, до самой лучинки. Маленький рост, руки-палочки, узкая грудная клетка. Тощее одиннадцатилетнее создание распевает изо всех сил, восторгаясь мелодией и давя на драму, а под ногами – каменная плита высоко над морем. Он оборвал штанины у белых девчачьих джинсов, и острых коленок коснулся холодный ветер, поверх топика натянул чью-то старую теплую тельняшку с обрезанными рукавами. Ветер гудел в соснах, трепал по голове, и вдруг он испугался, не черный ли ежик на той голове вместо белых хвостиков, и быстро повязал себе через лоб красный лоскут от дядькиной рубахи. Вот теперь хорошо.
Нет им покоя, и нету начала, и нету круженью конца…
Ветер гудел в соснах за спиной, хутор остался далеко слева. Справа и сзади был лес, а впереди – склон с огромными валунами в желтых лишайниковых пятнах, между ними тоненькие рябины и тропа к морю. Синему морю, темному, холодно-синему, как крыло стрекозы. Горизонт он в последний момент отзеркалил, маловероятно, что Мартину Эшли знакома та акватория, но пусть лучше мыс будет слева…
…Исчезает!
Море было на месте, и все остальное было на месте. Под ногами – каменная плита, пересеченная трещинами, в оправе из зеленого и красного мха.
Зоя повернула голову и захихикала. Марти мог остаться взрослым, и это многое осложнило бы. Но его тоже затянуло. Теперь ему было лет двенадцать. Красные штаны, толстая оранжевая куртка, будто он напялил на себя тыкву. Черная майка с нарисованной от руки алой буквой M во все пузо, выбритые виски, в ухе люверс шириной в дюйм, волосы на темечке собраны ананасом. Городской. На голову выше нее, но хлипкий. Посмотрел хмуро, уцепившись большими пальцами за карманы на штанах. Сплюнул в сторону. Взрослый Марти был похож на акулу, этот – на молодую крысу.