Что касается меня, то время от времени я пропускаю рюмочку, но держусь в стороне от любых тяжелых веществ. Само собой, тот, кто спроектировал этот кошмар, такой строгостью нравов похвастаться не может.

Завершенные дома все заселены, но сейчас по большей части пустуют. Они похожи на страницы журналов о дизайне. Дети в школе, мужья и жены работают или развлекаются.

Мне жутковато от мысли, что, в то время как окраины этого парка отдыха усыпаны трупами койотов, на парадных дверях и почтовых ящиках красуются яркие изображения койотов живых — изображения, которые уже успели набить нам оскомину. Так часто они появляются на украшениях, кофейных кружках и узорах на одежде.

Возможно, цветовая палитра как-то объясняет, почему койоты на рисунках непременно воют. Тем не менее вопль их нем, как и окружающая пустыня. Я прекрасно понимаю их жалобы; мое собственное племя тоже изображают на куче такого хлама, ради которого мы бы и когтем в лотке не поскребли. Люди так нежно относятся к тем, кого убивают.

Из-за отсутствия «искусственных барьеров» я беспрепятственно могу прогуливаться по этим роскошным переходам, хотя на каждом шагу понатыканы значки охранных служб, а предупредительных наклеек на окнах и того больше.

Задние дворы так же вылизаны, как и палисадники. Они заканчиваются внезапно, и за ними сразу начинается пустыня. Я подхожу к границе между зеленью и буростью, и мои подушечки, все в мозолях от песка, наслаждаются мягкостью травяного ковра. Позади меня скрипит дверь. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть. Нечто крохотное, светлошерстное и пушистое с лаем несется мне навстречу. Я бросаю взгляд на дом: до него около пятидесяти метров бермудской травы (стригут ее, конечно, не хозяева). На таком расстоянии мне не слышно высокого неискреннего визга этого Фидо[5], но, похоже, я различаю отчаянный крик хозяина, что безуспешно призывает маленького беглеца вернуться домой.

Поэтому я оскаливаю зубы и остаюсь на месте, и вот до Фидо уже лапой подать. Он останавливается и склоняет голову набок. Пес очаровательно кудряв, ну в точности как Ширли Темпл. Он садится на задние лапы. Его крошечная челюсть отвисает. Большая, плохая черная киска уже должна карабкаться на дерево или перелезать через забор, но здесь растут только юкки, а ведь они ужасно колючие, да и заборов нет никаких, только пустыня и Великие Песчаные Просторы.

Раздражающее тявканье переходит в скулеж.

— Ты, — говорю я ему безжалостно, — добыча койота.

Я поворачиваюсь и ступаю на песок — ой-й-й. Тем не менее уход получается драматичный. Оглядываюсь назад: Блондинчик несется обратно к просторной террасе и, скуля, зовет мамочку.