Я поцеловала его. Поначалу он был ошеломлен, но не стал сопротивляться. Слегка прикусила его губы, и это было все равно что впиться зубами в солнце. Я почувствовала, как внутри меня открывается бездна, и на мгновение запаниковала. Но я не смогла бы проглотить такое существо, как он.

Когда он отпустил меня и зашагал прочь, вниз по холму, в темноту, я опустилась на землю и так и осталась сидеть.

* * *

Я горю.

И мне не больно, а может, и больно, только это уже не важно, потому что я чувствую, как распадаюсь на куски. Поднимаясь в воздух, я вижу внизу, на земле, всю мою семью.

Глядя на Элеанор, я вспоминаю – не вижу, не проживаю вновь, а именно вспоминаю – то время, когда ей было шесть. Как она сидела на коленях у моего мужа, а он вынул часы, которые так любил: те самые часы, что подарили ему имя. Она со щелчком открыла их, подержала в руках, повернула ко мне свое личико – личико обычной маленькой девочки и сказала: «Я уже жила здесь раньше, только тогда ты была моей мамой, а не бабушкой».

Тогда я над ней посмеялась, ведь я-то думала, что знаю, где мой сын: его родила для меня Маргарет, этого мальчика, который был как две капли воды похож на моего Риса. Но это одно из тех знаний, которые искажаются и извиваются в руках, чем дольше ты их сжимаешь. Значит ли это, что Элеанор целует собственного убийцу на том самом холме, где они оба погибли? Или это были лишь ничего не значащие слова, детская игра? Разве я обладаю силами, разве обладаю властью или у меня есть право решать, что должно быть, а что – нет?

Эта мысль ломает что-то, разрушает последнюю мою связь с землей. Снизу до меня доносится оглушительный грохот рушащегося дома: все эти высокие башни и пустые комнаты на чердаке, исцарапанные половицы и чудесные коврики, фортепиано, книги, лестницы и балки, и стены, и где-то там коробка с сердцем Артура, сердцем, которое лежало там, пока мой умерший первенец не научил Артура нашему старому семейному трюку: как вывернуть себя наизнанку и стать кем-то другим. И теперь я тоже выворачиваюсь наизнанку, разлетаюсь во все стороны извивающимися струйками дыма, кишками, в которых я не хочу ничего читать; закручиваясь по спирали, я устремляюсь в небо, а крохотные клочки той, кем я была, дождем падают на моего мужа, детей и внуков, на деревню у подножия холма и в море цвета красного вина.

Эпилог

Эпилог

Любовь тяжело дается таким, как мы. Лума говорит, любить – это все равно что держать во рту куриное яйцо. Я понимаю, что она имеет в виду: это все равно что держать кого-то в зубах и знать, как вкусно тебе будет, если ты укусишь, но ты предпочитаешь не кусать, и сделать так, чтобы от этого было только вкуснее.