— В законе сказано, если хозяин убьёт вора на своём дворе, или у клети, или у хлева, то так тому и быть, но если продержит до рассвета, то вести его надо на княжеский суд. Если же хозяин убьёт вора, но люди видели, что он был связан, то платить за него полную виру[4]. Мастер признал, что убил вора, сыскарь показал, что вор был связан. Потому решение моё таково: взять с дубильщика Сбыни пять гривен, как за убийство холопа.

Площадь загудела, обсуждая решение. Илья склонился к уху и тихо произнёс:

— А ведь он сказал, что сначала проткнул, а потом связал, но не наоборот.

— Знаю, — Фрося скривилась. — А у тебя есть лекарь, который осмотрит умершего и скажет, рана была смертельная или нет? Руки связал кожевенник татю до того, как проткнул вилами или после? Или может пусть сыскарь поспрашивает на подоле, отчего это карманник вдруг работу сменил?

Илья крякнул.

— Эка, какие мысли тебе в голову приходят, княгиня. Ладно. Понял, обговорим после.

«Отмыться бы ещё после от таких решений», — с грустью подумала Фрося, слушая следующего жалобщика.

К концу дня голова напоминала медный котёл, а глаза отказывались смотреть прямо. Княгиня искренне радовалась последнему делу. Вину мельника подтвердили несколько мужиков из разных сёл. Двое даже принесли мешки. В одном вперемешку с мукой был мел, а в другом — сухая известь. Уточнив у крестьян, что никто не пострадал, она взяла с мельника виру как за кражу и повелела ущерб мужикам возместить в полном объеме деньгами или мукой. Писарь записал решение, и Ефросинья уже поднялась, собираясь откланяться и ехать домой. Но тут, расталкивая люд локтями, из толпы выбрался взмыленный, взъерошенный мужик в дорогом шерстяном кафтане, который был покрыт копотью и сажей. Он сорвал шапку с головы и бухнулся на грязную, заплёванную ореховой шелухой землю.

— Смилуйся, государыня! Накажи поджигателя!

Фрося нахмурилась, рассматривая жалобщика и потянула носом. Через смрад весенних стоков и немытых тел шел едва уловимый запах гари, явственно отличимый от дымного, печного, коим с начала осени пропитывался город.

— Говори толком, не медли! — приказала она, сама панически соображая, неужели, пока они тут сегодня на площади суд вершат да купцов привечают, кто-то поджог замыслил.

— Твой емец[5] спалил мою лодку и амбар с добром! — мужчину било крупной дрожью, он обнял себя руками. — Мы с сыном на двух лодках из Чернигова торговать пришли чечевицей да горохом. Так вот ирод все добро с одной лодки сжег, и амбар, где у меня люди лежали!