К «чужим» молодой боярин относил всех, кто не был нужен ему для достижения целей, и не был «своим».
Поэтому, как ни расспрашивала Фрося кумушек за рукоделием, как ни собирала сплетни Муромские, так и не смогла до конца понять, что у парня в голове: то ли Ретка ему нужна, то ли место у кормушки княжеской. Не человек, а кубик Рубика. Яркий, пёстрый, поди разберись, как сложится да какой стороной повернётся. Что в ту или иную минуту выкинет? Вон, когда Давид на Муромский стол садился, пришёл по праву родовому на великое собрание мужей думных, слушал их речи, а потом возьми, да спроси у князя громко, на всю гридницу: «Ну что, Давид Юрьич, сейчас всех бояр на заборе повесишь, али дождёшься, когда они тебе всю печёнку выклюют»? Получил в ответ грозный взгляд, поднял в примирительном жесте руки, да продолжил как ни в чем не бывало: «Понял, понял, значит, ты из тех, кто долго запрягает, да быстро скачет».
Шут гороховый, да и только, но надо было видеть единство гнева бояр, до этого шумно спорящих о новых наделах за верную службу прежнему князю.
Началась пасхальная седмица. Фрося после заутренней сидела за столом и обсуждала с Ильёй список дел, которые следовало управить в ближайший месяц. Всё было хорошо, и утренняя тошнота княгиню не беспокоила ровно до того момента, пока в гридницу не вплыл Ретша Ольгович. В бобровой шубе боярину было жарко, мужчина сильно потел, от чего волосы его взмокли и прилипли к лицу, но он стоически терпел все неудобства и, видимо, до лета со своим статусным нарядом расставаться не собирался. Пах он при этом так, что Фрося едва удержала завтрак в желудке.
— Сударыня Евросинья, — изобразил гость нечто похожее на кивок, — Ока полностью открылась. Купцы прибыли. Тебе завтра как княгине следует ярлыки на торговлю выдать.
Фрося сжала руки на подлокотниках кресла.
— Отчего сообщил так поздно?
Боярин даже не подумал смутиться.
— Думал, знаешь, тем более подошел срок суда княжьего. С весенних праздников до дня сбора урожая раз в месяц правитель должен на торговой площади прилюдно разбирать тяжбы. Неужто не знала?
— Знала, — Фрося изобразила улыбку, больше похожую на оскал. — Можешь идти.
А когда за боярином закрылась дверь, подняла глаза на Илью-воеводу.
— Какого чёрта? — только и могла выдать она.
Воевода устало прикрыл ладонью глаза.
— Прости, сударыня, запамятовал.
Фрося вздохнула.
— Что же теперь делать?
— Принять купцов, а суд не вершить, дождаться Давида, ты ж Правду Ярослава не знаешь.
Ефросинья сощурилась, раздумывая. Правду-то она знала и Краткую, и Пространную, и Устав для церковных судов знала. Всё же первые русские судебники, а она как-никак историк повседневности. Тут хочешь — не хочешь, выучишь. Но даже Илья не догадывался об этом, а Ретша и подавно. «