Деревня была весьма большой для забытого богами поселения — дворов тридцать или сорок. Дома, деревянные и обмазанные глиной, стояли на некотором расстоянии друг от друга, но все они кучковались вокруг круглой площади. Обычному человеку уже бы бросилась в глаза и та странность, что вокруг Райвы не было разбито ни полей, ни садов, как это по обыкновению делается в любых других деревнях. Не кричали петухи, не квохчали куры, не ревели ишаки — нет звуков, столь привычных деревенскому жителю.

Тем не менее, в поселении кипела жизнь. Люди, чья одежда состояла из шкур, тряпок шапок, более походили на нищих, снующих меж домов. Очень много женщин и стариков сидели на площади, разрезая по частям туши здоровых лосей, худосочных волков, множество зайцев, парочку кабанов и одну кобылу. Вокруг занятых матерей неистово скакали, словно волчата, детишки, время от времени ловко выхватывая свежие куски мяса из отложенной и готовой кучи. Матери цыкали, ворчали, но ничего не могли поделать со своими непоседливыми детьми.

Бруно, одетый всё в тот же старый поношенный плащ, совсем не походил на того хмурого человека, стоявшего перед Филиппом всего несколько дней назад — он улыбался, ласково смотря на молодую беременную жену. Она сидела рядом с остальными женщинами и помогала разделывать дичь.

Мальчишки постарше дрались меж собой, валялись в грязи и, счастливые вне зависимости от исхода, вновь поднимались и продолжали драться. Сидящие на коленях женщины посматривали в их сторону, словно эти были не чьи-то дети, а общие. Любящие матери, не видящие разницы между чужим и своим ребенком, беспокоились, чтобы какой-нибудь бурный подросток не обратился в волка и не подрал своего брата или друга.

Но никто из детей не обращался, как и из взрослых — превращение занимало время, и после него всегда хотелось есть, а вот с едой у поселения в последние годы были проблемы.

Любой проезжий путник не заметил бы ничего странного в местных обитателях, разве что не стал свидетелем того, как женщина по имени Молди, распахнув плечом дверь слегка покосившегося дома, выволокла за ноги мужчину. Тот смотрел пустым взглядом мертвеца в серое, затянутое тучами небо.

Молди, в черных косах которой проблескивали седые пряди, тащила труп, ухватив за лодыжки, и всю дорогу ворчала от того, что из многочисленного потомства ей никто не помогает.

Женщины на площади, увидев Молди, радостно улыбались и втягивали носами воздух. Та устроилась рядом и принялась раздевать труп гонца из Крелиоса, убитого днем ранее. Она бережно сняла с него плащ, затем теплые шерстяные штаны, которые тут же передала своему почти взрослому сыну. Затем стянула плотный жилет, отороченный куцым волчьим мехом, и льняную серую рубаху. Сын в это время примерил сапоги — они оказались малы, и тогда подросток озлобленно отшвырнул их подальше. В то же мгновение к обуви слетелись дети помладше и принялись тащить сапоги каждый к себе.