— Три месяца… — произнес Фрол Матвеевич презадумчиво.

— И три дня, — Матвей Фролович глядел на огоньки, не мигая. — И… чего… они… того?

— Того — ничего, — сказала Стася, огоньками любуясь. Наверняка, что-то они да значили, но вот что именно… — В доме прибраться надо. Полы помыть. Пыль вытереть…

Чуть не ляпнула, что ковры постирать, но после спохватилась: вдруг да местные ковров не стирают?

— Готовить опять же…

— Ага… — купцы вновь переглянулись. — Три месяца…

— И три дня, — уточнила Стася. — Хорошо будут служить — награжу…

Воцарилось молчание, правда, было оно недолгим. Фрол Матвеевич поглядел на солнышко и шапку снял, отер ею лицо, шубу свою раскрыл, после и вовсе выбрался из неё, что из шкуры, оказавшись, конечно, мужчиною крупным, видным, но не столь огромным, как сперва показалось Стасе.

— Непривычная она, — сказал он, явно робея и краснея. — Сама полы мыть… она ж дочка моя. Ростил, баловал, как мог… и вот… может, я девок пришлю? В помощь?

— И я, — поддержал Матвей Фролович.

— Мамку еще…

Вот только чьей-то мамки Стасе для полного счастья и не хватало.

— С няньками, а то станут говорить, что одни-де у ведьмы жили, — Фрол Матвеевич вот за идею ухватился. — Без старшего пригляду урон чести выйдет великий!

Стася закрыла глаза.

Подмывало выставить обеих девиц…

— Здесь и вправду вдвоем не справиться, — тихо произнес Ежи. — А что до остального, то… ваш дом — ваши порядки.

И Стася сдалась:

— Пускай будет мамка… и няньки тоже.

Поместье Никита Дурбин покидал на бричке, запряженной гнедою лошадкой, в гриву которой по местечковому дикому обычаю вплели цветы и ленты, отчего вид у лошадки сделался на редкость диковинный. Да и сам экипаж не радовал.