Тоже весьма неплохим.

— За знакомство, — сказал он.

Мишанька выпил.

Как не выпить?

И за государя-батюшку, которому Береслав приходился близким сродственником, не выпить тоже было никак невозможно. И за процветание Беловодья… и как-то так вышло, что Мишанька сам не заметил, как оказался вот… не то чтобы пьяным. Пьяным магу быть никак неможно. Скорее слегка… утомленным.

А еще печаль душевная нашла выход.

Как не поведать человеку столь понимающему, внимательному, обо всем?

О батюшке, который на Мишаньку гневается, но это потому как ретроград и не понимает, что времена-то изменились, что все-то теперь иначе.

О жене.

Ведьма.

И сбежала.

Или сама, или с другими… и может даже к любовнику. А ведь Мишанька её любил. Да… и драгоценности дарил. Платья… какие он платья заказывал! А она взяла и сбежала.

Разве справедливо?

— Ничуть, — согласился Береслав, отставивши кубок. — И когда, говорите, она уехала? С верховной, стало быть…

— Так… вот… не успел. Думал догнать…

Кольнула мыслишка, что, если бы Мишанька вправду отправился по следу неверной — а он почти уже не сомневался, что бежала его Аглаюшка не сама, но к любовнику — супруги, он бы всенепременно догнал. Но ведь… кто ж вот так сходу отправляется?

И голова после беседы с папенькой болела.

И вообще… дела были, требовавшие Мишанькиного внимания. Как решил, так сразу и отправился. Опоздал.

— А… у тебя? — спросил он, закусывая вино хрустящей рыбкой, которую жарили целиком, в чем-то таком вывалявши, что была эта рыбка острою, пожалуй, даже чересчур.

— И у меня… сбежала.