В моем горле зарождается крик, пытается вырваться наружу. Но все, что мне удается, – это приглушенный писк сквозь прижатую ко рту плотную ткань.

– Тссс, – шепчет чей-то голос.

Мурашки бегут по коже, волоски на руках встают дыбом. Я слышу, как чиркает спичка и шипит зажженный фитиль. А потом щурюсь, когда пламя растет и расцветает, очерчивая силуэт женщины. Сотканная из теней рука подносит лампу к моему лицу, и на меня смотрит пара прекрасных глаз в обрамлении темных ресниц. Когда я привыкаю к освещению, передо мной материализуется изящное точеное лицо с высокими скулами и пухлыми губами.

Императрица.

Она протягивает палец с изящным ногтем и приподнимает мой подбородок. В то же мгновение меня охватывает пламя. Ад из игл, муравьев, существ с зубами, кусающих, пожирающих, рвущих кожу изнутри. Мой разум мечется в агонии, давит на череп, пытаясь вырваться. Борюсь изо всех сил, но тело предает меня. Я словно оказалась заточенной в клетку, удерживающую меня в огненной бездне.

Слышу сдавленные крики животного, которого ведут на бойню. И требуется некоторое время, чтобы понять, что они исходят от меня. Чжэньси отнимает палец от моей кожи, и все проходит.

Иллюзия.

Потрясенная, я пытаюсь восстановить дыхание, но глаза слезятся. Что это за магия, что за колдовство? Она тяньсай? Или кто-то еще?

Императрица снисходительно вздыхает.

– Теперь я понимаю, почему ты ему нравишься. Красивая, сломанная игрушка. Когда Тай Шунь был ребенком, он нашел прекрасного зимородка с перебитым крылом, полумертвого от голода. Он вылечил его и выходил. Причем он сделал бы то же самое, даже если бы это оказался неприметный воробей. Видишь ли, подобно многим другим, мой сын любит красивые вещи. Но больше всего он любит сломанные вещи – те, которые нуждаются в починке. И людей, которым требуется спасение.

Я едва улавливаю ее слова. Все, о чем я могу думать, – это ее обжигающее прикосновение.

Кроваво-красные губы императрицы кривятся в идеальной улыбке отвращения. Ушла та теплая женщина-мать, которую, как мне казалось, я знала.

– Жаль. Я не думаю, что тебе нужно, чтобы он тебя спасал, не так ли?

Сморщив на мгновение тонкий носик, она смеется. Если это можно назвать смехом. Он похож на пьянящие воды озера, манящие нырнуть в глубины интимности. Я хочу стереть улыбку с ее прекрасного лица, но вместо этого давлюсь кляпом. Она окидывает меня ленивым взглядом, словно голодная кошка, притворяющаяся перед мышью, что дремлет.

– Бедняжка, – воркует императрица, – должно быть, тебе неудобно. Я сниму его, если пообещаешь не кричать.