— Друг, — сказал он, — вы и представить себе не можете, сколько страданий облегчит ваш дар.

Джек эхом отозвался на слова старика: «Друг». В одном этом слове и теплом рукопожатии мозолистой руки почтенного азиата Джек обрел нечто такое, что, как ему думалось, утратил навсегда: чувство сопричастности, общности, товарищества.

Вернувшись в машину, он поехал по Бейард-стрит к Мотт-стрит, свернул направо, и ему пришлось остановиться у тротуара — слезы туманили взгляд.

Он не помнил, чтобы его когда-нибудь охватывало такое смущение. Он плакал, потому что вина — по крайней мере в это мгновение — казалась несмываемой отметиной на его душе. Но в какой-то мере это были слезы радости: его вдруг переполнило ощущение братства. Бо́льшую часть десятилетия он находился вне общества, дистанцировался от него душой, если не телом. Но теперь, впервые после Центральной Америки, у Джека Твиста появились потребность, желание и способность протянуть руку людям вокруг себя, подружиться с ними. Ожесточение вело в тупик. Ненависть причиняла ущерб тому, кто ее вынашивал. Вином отчуждения было одиночество.

В течение восьми последних лет он часто плакал по Дженни, а иногда плакал в приступе жалости к самому себе. Но сегодняшние слезы отличались от всех, что он лил прежде: это были слезы очищения, слезы искупления, которые вымывали из него всю ярость, все негодование.

Он все еще не понимал причины такой крутой и быстрой перемены, но чувствовал, что его превращение из отверженного преступника в законопослушного гражданина не закончилось и принесет еще несколько сюрпризов. Куда он направляется и как доберется туда — вот что занимало его мысли.

Той ночью в Чайна-тауне надежда вернулась в его мир, как летний ветерок, доносящий музыкальный перезвон колокольчиков.

Округ Элко, Невада

Нед и Сэнди Сарвер своими силами управлялись в кафе: оба привыкли много трудиться, меню включало только простые блюда, а Нед научился готовить в армии, где был поваром. Чтобы гриль-кафе работало без перебоев, не требуя чрезмерных усилий, они прибегали ко множеству хитростей.

И все же к концу дня Нед всегда радовался, что Эрни и Фей по утрам разносят гостям бесплатный легкий завтрак и открывать кафе можно не раньше полудня.

В субботу вечером, поджаривая на гриле бургеры, готовя картошку фри и подавая сосиски с чили, Нед поглядывал на работающую Сэнди. Он все еще не мог привыкнуть к перемене, произошедшей с ней, к этому неожиданному расцвету. Она прибавила десять фунтов, ее фигура приобрела соблазнительную женственную округлость, которой никогда раньше не было. И она больше не ходила по кафе, шаркая и сутулясь, а двигалась с изящной грацией и разговаривала с бойким, добрым юмором, который, на взгляд Неда, обладал необыкновенной притягательностью. Он был не единственным, кто не сводил глаз с новой Сэнди. Некоторые дальнобойщики наблюдали, как она двигает бедрами и ягодицами, проходя через комнату с тарелками еды или бутылками холодного пива. До недавнего времени Сэнди вела себя с клиентами безукоризненно вежливо, но была не слишком разговорчивой. Теперь и это изменилось. Она оставалась застенчивой, но отвечала на заигрывания дальнобойщиков и даже слегка флиртовала с ними, а иногда находила чертовски ироничные ответы.