– Я не знаю, кто были мои родители, – задумчиво продолжала Судья, шевеля пальцами ног. – Может быть, поселенцы в Дальних Территориях. Но они были убиты, когда я была еще ребенком, а потом меня украли призраки. Привели к себе и воспитали. В клане Великого Санджида, Императора Равнин.

Женщина с ножами подняла голову от своих костей и засмеялась. Судья, нахмурившись, взглянула на нее.

– Я что, мать твою, сказала что-то забавное?

Та покачала головой и вернулась к своим костям.

– Они обращались со мной хуже, чем с грязью, призраки. Хуже, чем с рабыней. Но по причине того, что я была человеком со стороны, меня сделали судьей всевозможных разногласий между их кланами. Вопрос не стоял о правосудии, о чьей-то невиновности или вине. Вопрос был только в том, что должно быть сделано. В поддержании равновесия между разными группами на равнине, чтобы ни одна не получила слишком большого перевеса над остальными. – Она потерла неровную щетину сбоку своей головы. – Конечно, потом начало прибывать все больше поселенцев с этими их братствами, и они повыбили призраков одного за другим, разогнали дичь и отравили воду. Однажды они пришли в нашу деревню и убили всех, кого я знала, и сказали мне, что они меня освободили. Они спросили, как меня зовут, и знаете, что я им ответила?

– «Судья»?

Она прищелкнула пальцами:

– А вы не дурак! Да, может быть, поэтому я теперь разыгрываю из себя судью. Они привили мне вкус к поддержанию равновесия.

– Звучит больше похоже на оправдание, чем на объяснение, – пробормотал Юранд.

Лео бросил на него хмурый взгляд.

– Это одно и то же. Смотря с какой стороны посмотреть.

– Ха! – Судья ткнула в Лео пальцем. – Я собиралась сказать в точности то же самое! У этого парня не одно только смазливое личико, а, Броуд?

Броуд уставился на Лео, пожевал челюстями и отхлебнул из фляжки. Лео подумал, что он, должно быть, настолько зол, что не может разговаривать, или настолько пьян, что забыл, как это делается. Возможно, и то, и другое.

– Знаете, в чем проблема с хорошеньким личиком? – продолжала Судья. – Люди привыкают к преимуществам своей красоты, а потом, когда ее вдруг не остается, им больше нечем добиваться успеха в жизни. Нет ничего поганей человека, который прежде был красивым. У них такая жалкая улыбка! «Любите меня, любите, любите», – как бы говорит она, хотя там уже не осталось ничего, что можно любить.

Судья подалась вперед – так что ее нагота, слава мертвым, снова оказалась в тени – и схватила со стола топорик. Гловард беспокойно зашевелился, но Судья всего лишь отрубила ногу от куриной тушки парой звонких ударов, вызвавших недовольное полусонное мяуканье из соседней комнаты. Она швырнула топорик обратно и принялась жадно обгрызать кость. Потом остановилась.