– Это? – спросила Метелло со своим сильным стирийским акцентом.

Она держала наброшенное на руку платье: водопад светло-голубого сулджукского шелка, отделанного по обшлагам осприйскими кружевами и обшитого по подолу цветочным узором. Кажется, Савин заказывала его для выхода в театр, но так ни разу и не надела. Этот цвет всегда казался ей чересчур надуманным. Она махнула рукой:

– Во имя Судеб, нет, конечно!

Судья надеялась запудрить ей мозги хорошим обращением. Надеялась, что она расслабится, оказавшись среди привычных предметов роскоши, – и появится на суде в своем прежнем образе: воплощении безжалостной, эксплуататорской, привилегированной элиты, которую Великая Перемена была призвана искоренить.

Судья даже снабдила Савин драгоценностями. Превосходные серьги и очень неплохое рубиновое ожерелье, без сомнения, полученное в виде взятки от жены какого-нибудь бывшего лорда в обмен на помилование, которого так и не случилось. Судья не миловала никого, даже за такие отличные рубины, как эти. Савин подцепила ожерелье пальцем и поднесла к свету, любуясь кроваво-красными отблесками. Потом положила обратно в коробку и решительно отодвинула. Скорее всего, Судья отправит ее на Цепную башню, но она полная дура, если считает, что Савин станет ей в этом помогать.

– Дамы, я хочу чего-то очень простого. Чистота и скромность! Никаких украшений, никаких париков. – Метелло расстроенно прищелкнула языком, хмуро разглядывая ежик собственных волос Савин, тусклых и коротко остриженных. – Никакого шелка, никаких…

Снаружи раздался удар, и Савин рывком повернулась к двери, сделала неверный шаг к детям, прижав одну руку к ослабевшему животу, а другую протягивая к кроваткам.

С практической точки зрения, даже не говоря о мучениях, которых ей стоило произвести их на свет, и необратимом ущербе, который они нанесли ее телу, она не видела от детей ничего, кроме невообразимых неудобств. Жующие соски, извергающие помет, убивающие сон чудовища, с которыми даже не поговорить! Тем не менее она испытывала за них даже больший ужас, чем за саму себя.

За дверью послышался смех. Новый удар, потом веселые голоса. Их журчание понемногу удалялось, пока не затихло. Ничего особенного. Просто сжигатели, занимающиеся своими сжигательскими делами. Савин заставила свою панику утихнуть. Заставила себя опустить руки. Потом в удивлении обернулась, услышав громкий всхлип. Лицо Фриды было искажено гримасой, ее плечи тряслись.

– Что такое? – требовательно спросила Савин.

Если уж кто-то и должен был плакать, то она полагала, что право первенства должно принадлежать ей. Она почти не спала с тех пор, как ее арестовали. Кажется, только беспощадно зашнурованный корсет держал ее в выпрямленном положении.